Сон-да-Ветер

Ночь не принесла облегчения. Уверена, Сомния пошлет мне знак, вот только уснуть я так и не могу. Плачу, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не потревожить маму. И, едва рассветает, сразу ухожу в храм, потому что знаю, что не выдержу и расскажу ей все.

Жрица встречает меня на ступенях. Я хочу поведать ей о Габи, но что-то сдерживает мой порыв, ведь тогда придется вернуться к разговору о знамении, о том, что я оказалась права, а она ошиблась, провозгласив ложное решение и, тем самым, отправив на смерть столько людей. Не нужно быть исполненной мудрости, чтобы понять, что это повлечет за собой лишь недовольство. Поэтому я лишь складываю ладони в ритуальном приветствии и проскальзываю мимо.

- Азе заболела, - несется мне в спину. – Ступай и отнеси ей мазь из остросонника, она в хранилище.

Я замираю. Мазь, которая осталась в изголовье кровати Габи. Я была так шокирована его исчезновением, что забыла ее вернуть.

- Нира, ты слышишь?

- Да, конечно, - отвечаю я как можно смиреннее.

Азе живет на соседней улице. Я могу по пути незаметно заскочить к Габи, забрать мазь и отнести ее Азе. И никто ничего не узнает. Я иду в хранилище, стою там ровно столько, сколько нужно, и возвращаюсь, завернув в шаль первый попавшийся сосуд такого же размера. В ритуальной зале еще чадят факелы, и стоит тяжелый густой запах. Странно, разве после нашего посвящения проводили еще какой-то обряд? Я не сразу вспоминаю, что это, а вспомнив, бросаю взгляд на алтарь. Так и есть, он залит темным. Что же случилось сегодня, если жрица решилась на жертву, и кто из собак отправился под нож?

Жрица при моем появлении не произносит ни слова. Я торопливо прохожу мимо, и ее взгляд жжет мне спину. Или это просто солнце набирает силу?

Во дворе Габи ничего не изменилось, все тот же разгром в доме, но теперь, при дневном свете я замечаю еще и многочисленные следы на песке. Значит, он не сам смог уползти к морю, его все же забрали, но кто и куда? И зачем? К жрице обратиться я не решусь. Куда же мне идти? К старейшинам? Но что я им скажу, если самого Габи нет? Поверят ли мне, если Сомния обещала светлый путь и срок возвращения каравана еще не вышел. Маме я сказать не могу. От кого угодно, но только не от меня она узнает о смерти отца!

И тут, прямо посреди чужого двора, меня настигает весь ужас случившегося. Я падаю на колени и, закусив край шали, корчусь в беззвучных рыданиях. Отец погиб! Я никогда больше его не увижу, и нашим мечтам о жизни в срединной земле не суждено сбыться!

Наконец, с трудом поднимаюсь. Аккуратно затворяю дверь и заметаю темный след на песке. Не хватало еще, чтобы мама через забор увидела разгром и позвала людей. Сначала мне нужно решить, что делать с открывшейся ужасной правдой, а пока иду к Азе. Она бледна, на ноге - огромный ожог.

- Как подобное могло случиться? – изумляюсь я. – Игнис не мог причинить тебе вред!

- Я выронила факел, - говорит она, - прямо во время церемонии. И подумала, что боль могла бы отвлечь меня от увиденного, вот и… Игнис счел мои помыслы просьбой. Меня теперь выгонят, да?

- Ну, что ты, - утешаю я, осторожно смазывая рану, хотя понятия не имею, как жрица наказывает тех, кто сбил церемонию.

Азе вдруг всхлипывает.

- Это было ужасно! Никогда не думала, что увижу подобное!

Кровь, вспоминаю я, кровь на алтаре. Собак для жертвоприношений выращивают стражники поселения. Иногда я захожу к ним, принося объедки, и, каждый раз играя с забавными черными щенками, молю, чтобы мне не скоро пришлось стать свидетельницей действа, где им перережут горло.

- Что произошло ночью? - спрашиваю, но Азе отчаянно мотает головой,

- Нет, я не могу, я не должна! Мы же обет давали! Тебя не позвали, она сказала, ты не достойна знать! Как же так, Нира? В ту же ночь, что она сама надела тебе ожерелье, признавать свою ошибку?

- Значит, опасаться нужно мне, а не тебе, - отстраненно говорю я.

Сейчас меня меньше всего беспокоит весть, что жрица отстранит меня от служения, все понятно и так. Куда хуже, что теперь понятны причины, подтолкнувшие ее к подобному решению.

Азе близка к обмороку, все-таки людям крайне редко приходится испытать на себе действие огненной стихии. И, кроме мази, мне приходится дать ей еще и успокаивающий отвар. Потом я сижу, держа Азе за руку, пока она не уснет. Пусть Сомния подарит ей счастливый сон! Я возвращаюсь в храм, где под суровым взглядом жрицы водружаю на место сосуд с мазью. Азе он больше не нужен, действие остросонника так сильно, что ожог заживет до утра. Потому и ценят его, потому и держат в хранилище на равных с дорогими украшениями и отрезами расшитых тканей. Я жду, вот сейчас она скажет мне, что я должна вернуть ожерелье и отказаться от священных обетов, но звучат совсем другие слова:

- Приберись в зале, Нира, - указывает мне жрица,- сегодня тебе придется работать за двоих, раз Азе не придет.

Я спускаюсь к воде, набираю ведро (кровь с алтаря хорошо смывать морской водой, соль уничтожает следы). Что же все-таки здесь было ночью? Что так напугало Азе? Кровь в храме проливают крайне редко, ее давно уже заменили вином, как символом. Последний раз черную собаку приводили на алтарь, когда на жемчужные плантации вторглись пираты, и случилась непродолжительная, но все же война. Тогда народ был так охвачен смятением, что жрице пришлось принести жертву, чтобы Сомния уведомила Бога-Творца о творящемся беззаконии.