Страница 7 из 113
После его ухода первым делом снимаю с себя все вещи. Старая стиральная машинка, с вертикальной загрузкой, стоит возле раковины. Борясь с защелкой несколько минут, включаю ее, а потом залезаю в душ. В больнице банный день раз в две недели и, может, даже благо, что меня лишили длинных волос. Не помню, сколько раз я намыливаю голову и тело, и простые шампунь и гель для душа в этот момент пахнут самыми дорогими духами. Набрав ванну на две трети, сижу в ней, разглядывая синяки на коленках, — кажется, они не проходят со школы, — я вечно ударяюсь.
Меня тянет в сон, и я с удивлением понимаю, что день подошел к концу. После душа заворачиваюсь в полотенца и развешиваю одежду сушиться на натянутых над ванной веревках. С трудом застилая кровать найденным в шкафу постельным бельем, засыпаю почти на ходу, и в десять минут десятого ныряю под прохладное, мягкое одеяло, думая, как мне повезло. Но правда ли это?..
Утро начинается с громких криков соседей во дворе. Открываю глаза и минуту пытаюсь понять, где я, напряженно глядя по сторонам. События вчерашнего дня мелькают перед глазами, а голоса утешающе шепчут, что все в порядке, они еще рядом.
– Вот уж радость, — потирая лицо руками, отправляюсь на кухню, чтобы поставить чайник. Ночью я просыпалась несколько раз, с непонятным ощущением на душе. То ли тоска, то ли одиночество так действует, а может, я просто отвыкла от тишины. Там звуки не смолкают ни на мгновение, день сменяется такой же шумной ночью: разговоры санитаров, вой, шепот, стоны больных. Интересно, когда получится забыть весь этот ужас? И получится ли?
На завтрак я пью чай с сахаром, от души наложив себе три полных ложки. Иван вчера так и не приехал, и я, томимая его ожиданием, одеваюсь в наполовину высохшие футболку и джинсы и усаживаюсь в кресло с найденной в туалете книгой.
Содержимое почти не откладывается в памяти, потому что мысли мои заняты событиями, которые произошли семь лет назад. Именно об этом говорил вчера полицейский, вспоминая Петра Сергеича.
Был он соседом моей бабушки и частенько нам приходилось пересекаться у нее в гостях. К тому времени тайны в том, что я слышу голоса, уже не было. Дважды мне довелось оказаться в больнице — в подростковом возрасте и после окончания школы, но те условия, по сравнению с последними годами жизни, были раем на земле.
В очередной из визитов дяди Пети, когда тот сидел с задумчивым видом, глядя на сирень за окном, я вдруг брякнула:
-–Ищите за старым мясокомбинатом. С собаками ищите, так не найдете.
Сказала и тут же пожалела, поняв все по тому, как вытянулось лицо соседа. Бабушка шикнула и погнала с кухни, всовывая в руки пирожок со смородиновым вареньем и что-то шепча Петру Сергеевичу. Не знаю, что она говорила ему, — кроме того, что у меня не все дома, — но ушел он довольно быстро. А явился через несколько дней, уже с тортом: стоило мне только перешагнуть порог бабкиной квартиры, как и дядя Петя постучался следом.
Молчал, ждал, когда окажемся с ним на кухне вдвоем, а после начал:
– А мы нашли ведь. За мясокомбинатом, — я кивнула, абсолютно не интересуясь подробностями. Догадывалась, о чем идет речь, но в прошлый раз просто озвучила ему настойчивые вопли шептунов, не в силах слушать их громкие речи. Всего лишь хотелось, чтобы они ненадолго заткнулись.
Еще два раза я называла ему места, где стоит искать. Чувство, что и от моего бестолкового существования есть польза, приятно грело душу. Дядю Петю я успела полюбить. Он искренне интересовался тем, что происходит в моей голове, а я, наверное, впервые, кому-то рассказывала про шептунов, про то, как они помогали решать контрольные и поступить на бюджет, набрав максимальное количество баллов за тест.
– Обычно их трое, — объясняла я соседу. — Хотя по голосу, если так можно выразиться, их нельзя отличить. Вы сами замечали, что ваши мысли в голове говорят каким?.. Мужским? Женским? Вашим голосом? — дядя Петя надолго задумывался, а я продолжала. — А никаким. Его просто нет. Есть интонации, знакомые выражения, все на этом. Шептуны все с одинаковым «никаким» голосом, но мне удается различать их.
Есть еще один, четвертый. Он тише остальных, появляется реже и говорит по делу, но… странные вещи. Да, черт возьми, и для шизофреников что-то может казаться странным. Именно этот, четвёртый, голос подсказывал Петру Сергеевичу, где искать очередную жертву маньяка, а в том, что они будут, никто не сомневался.
После третьего тела он четко сформулировал вопрос — где искать убийцу.
Ответа я не знала, и две недели, что сосед исправно ходил к нам в гости и вел беседы, мы разговаривали, разговаривали, но помочь ему не удавалось. Очень хотелось, чтобы это время не заканчивалось. В семье никому дела не было до того, о чем мы беседовали. Мама с папой стали довольно холодно относиться ко мне после первого лечения в стационаре, когда я призналась, что голоса так и остались со мной.
– Не говори о них вообще ничего! — строго заявляла мама, будто от того, что молчишь о болезни, она исчезнет. Какие глупости…
И вот дядя Петя с тех пор стал моим единственным собеседником, принимавшим меня такой, какая я есть. Бабушка поощряла наши беседы, выходя прогуляться, и даже не думая о том, что мы обсуждаем с соседом кровавые преступления.
В конце концов, мысль о том, чтобы помочь найти преступника, отняла у меня покой. Голоса, как назло, притихли, не давая дельных советов, а четвертый и вовсе натужно молчал. Пытаясь хоть как-то расшевелить его или придумать способы управления тем, что творилось в моих мозгах, я возвращалась от бабушки к маме пешком, проходя пять троллейбусных остановок за полчаса. Глядя себе под ноги, на темные кеды, перепачканные в дорожной пыли, я отдавала мысленные приказы, удивляя шептунов. Такие тренировки были во благо: мне впервые удалось заткнуть голоса по собственной воле, правда, ненадолго. После они ворчали, ограниченные в своих возможностях, но я ликовала и от таких результатов.