Страница 111 из 113
Поднимаюсь, стоя на коленях, пытаясь разглядеть через наполнивших помещение мужчин лежащего вниз лицом человека.
– Пустите, — в острой нехватке света темная фигура в ногах стоящих безымянна и похожа одновременно на Адама и на Ивана.
– Он мертв? Кто это? — протискиваюсь мимо почти ползком.
– Отойди от него, — такой знакомый, такой родной голос Ивана раздается сверху. Доронин поднимает меня, притягивая к себе, — не смотри. Все кончено.
Ваня заключает меня в объятия, а я рыдаю на его груди, испытывая не то облегчение, не то опустошение. «Мы живы, живы, живы!» — радостно бьется сердце, и я еще крепче обнимаю полицейского, когда он вдруг пошатывается и опускается медленно на пол, напротив тела маньяка, и утягивает меня за собой.
– Ты чего?
Иван вместо ответа начинает кашлять, и я только сейчас обращаю внимание на липкую влажность в районе его груди. Провожу пальцем, касаясь футболки, и понимаю: кровь.
– Ваня? — кричу в испуге, он отвечает мне, но сквозь шум и пульсацию в ушах я не разбираю слов, только вижу, как постепенно закрываются его глаза. — Ваня, — шепчу, жмурясь от неожиданного яркого света: кто-то из полицейских догадался, наконец, включить освещение. — Помогите! — зову на помощь, вцепившись в Доронина.
Меня с трудом отдирают от него, буквально оттаскивая за руки.
– Аня, ему нужно в больницу, — Толик прикрикивает, встряхивая за плечи. Я очумело взираю на него, не понимая, как он появился тут. — Все будет хорошо, — шепчет он, прижимая к себе, но я еще не верю, наблюдая за тем, как на носилках уносят Доронина. Люди в форме скрывают от меня маньяка, и мне не удается разглядеть его лицо, чтобы узнать, мертв ли он или всего лишь ранен.
Я не знаю, что лучше — позволить этому животному сдохнуть прямо здесь, не сумев реализовать свой ужасный план, или отправить в тюрьму, лишив свободы. Есть ли наказание для зверя пуще неволи? Для одержимого — проиграть, а для тех, кто лишал жизни других — умереть от руки намеченной жертвы?
«Скорая» увозит Ивана в больницу, не давая обещаний и прогнозов. Я порываюсь отправиться следом, но Толик останавливает меня, отводя в сторону.
– Подожди, Аня. Мне нужно знать, как все было.
– Лучше расскажи, как вы оказались здесь, — перебиваю его. Несмотря на усталость, я желаю знать, каким чудом мне удалось спастись.
– Я искал тебя, чтобы поговорить. Родители были не в курсе, телефон недоступен. Последний раз сигнал исходил отсюда. Я дошел до подъезда, увидел, что в квартире выключен свет. Не стал подниматься, — он вздыхает, — а мог бы и раньше тебя обнаружить. Зато нашел в подъезде, между дверей, твои солнцезащитные очки. Пока крутился по делам, под утро созвонился с Иваном, поехал к нему, а там, возле дома, случайно заметил парня, который следил за ним. Повезло…
Толик рассказывает, как повязал приставленный за Дорониным «хвост», как вместе с Ваней они поехали в эту квартиру, а дальше я уже знаю сама.
– Иван пошел один, первым, запретив мне соваться до приезда подмоги, — Толик хмурится, — поднялись бы вместе, возможно, его не ранили.
– С ним точно будет все хорошо?
– Да, Ань. Насколько это вообще возможно, — и мы замолкаем, разбавляя радость от поимки убийцы горькими слезами от потери стольких людей.
Я устало усаживаюсь на лавку возле подъезда, дожидаясь, когда до меня доберется фельдшер, чтобы осмотреть и отпустить, только сейчас вспоминаю, что кроме Ваниной футболки так и не успела ничего надеть.
Провожу по костяшкам пальцев, наблюдая за оживленно переговаривающимися полицейскими. Оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти Толика, но мужчины не видно.
Отвлекаясь, бормочу себе под нос:
– Алла, Лиля, Яна, — надеясь, что теперь они чувствуют себя отомщенными. — Я смогла, Солнце. Спи спокойно.
Адама увозят в больницу; я знаю, что он серьезно ранен и никто не уверен, что его довезут до больницы живым. Провожаю тяжелым взглядом, мечтая смыть сегодняшний день и все, что связано с убийцей, из своей жизни.
Когда Толик отвозит меня к родителям, я не ощущаю ничего, кроме того, что живая — и радуюсь, что спаслась.
«Мы были с тобой, как обещали», — поют голоса.
Мысленно благодарю своих девочек.
«Спасибо».
И они мурлычут довольные песни, позволяя наконец любить себя, а не ненавидеть.