Страница 102 из 113
Просыпаюсь, не понимая, сколько времени. Долго лежу под одеялом в позе эмбриона, прижимая колени к груди. Равнодушное оцепенение длится все последующие часы, пока я выгребаю мусор из кухни, отмываю кровавые пятна со стен. На кухне пахнет сигаретами и пролитым мимо стакана алкоголем. Протираю стол, двигаясь как робот, распахиваю окна настежь. Рука тянется к сигаретам, но открыв пачку, с отвращением отбрасываю ее назад.
Чтобы вырваться из апатии, выхожу во двор. Кроссовки все еще сохнут, поэтому ощущаю себя немного странно, идя выбрасывать мусор на каблуках.
– Привет, — Кирилл закрывает автомобиль, стоя ко мне спиной, но именно сейчас я нуждаюсь в том, чтобы поговорить хоть с кем-нибудь на отвлеченные темы. Он оборачивается удивленно, словно не ожидая меня здесь увидеть:
– Ну здорово, — и замолкает, сжимая плотно губы.
– Как дела? — видеть соседа таким молчаливым неожиданно, и это сбивает меня с толку.
– Порядок. Ты как? Жива-здорова?
– Да, — сцепляя пальцы в замок, понимая, что разговора не выйдет.
– Ну ладно тогда. Пока, что ли, — он машет рукой, направляясь в сторону подъезда вразвалочку. Устало сжимаю двумя пальцами переносицу, ощущая себя одинокой со всех сторон.
«Иволга, — думаю я, отправляясь к остановке. — Еще есть она. Родители. Я не одинока».
Дорога до психбольницы отвлекает от вчерашних событий, кажущихся теперь странным, мрачным сном.
Я прохожу в отделение по узенькой бетонной дорожке через внутренний двор, минуя пропускную систему. Высокие заборы скрываются за тополями, загораживающими добрую часть пространства. Зарешеченные мрачные окна молча взирают на меня со всех сторон в немом удивлении; на пути мне не попадается ни одного человека.
Птичий гомон смолкает, стоит только перешагнуть порог. Я оглядываюсь в поисках знакомых лиц и шагаю к одной из безымянных женщин, работающих тут.
– Мне надо Иволге передать кое-что.
– Не получится, — она прячет глаза, делая вид, что занята очень важным делом.
– Почему? — хмурюсь я, готовясь к любому ответу, но следующие слова все равно внезапны:
– В изоляторе она, — и добавляет почти неслышным голосом, — вряд ли в этот раз оправится, уже как овощ.
Я не могу ровно стоять; отхожу, не произнеся ни звука, и, пошатываясь, бреду обратно. Нина, Нина…
Гомон городской суеты погружает в транс; я слышу далекие звуки автомобильных гудков и двигателей, разговоров, пение ночных птиц. Город, продолжающий жить, несмотря ни на что. Город, среди прохожих которых таится убийца, на чьи поиски меня вызволили из этого ада.
«Где он?», — раз в сотый задаю вопрос шептунам, но они молчат и издают звук, похожий на шум двигателя. «Лентяи!».
На обратном пути принимаю решение, собирая остатки воли в кулак.
Захожу в квартиру, уже мысленно прощаясь с ней.
Пакую вещи с мыслями, что временно можно побыть у родителей; долго думаю, не оставить ли мобильник и с сожалением кладу его на стол. Так будет лучше.
Проходя мимо почтового ящика, замираю — а не положить ли ключи туда, но он не закрывается на замок, а расшвыриваться чужим имуществом — некрасиво. Ладно, отдам при встрече, а что ее не избежать — яснее ясного. Серийник до сих пор разгуливает на свободе, шептуны молчат, а мое фото без глаз валяется где-то в квартире.
Застреваю с сумкой между двух дверей парадной, цепляясь за ручку, и вижу боковым зрением, что в темном тамбуре кто-то есть. Торопливо дергаю ее на себя, но тень скользит ко мне и зажимает рот быстрее, чем я успеваю закричать. Он нажимает мне на точку между шеей и предплечьем, и дикая боль пронзает тело, парализуя правую сторону. Вещи из обессилевших пальцев соскальзывают на пол, и я ощущаю, как руки в перчатках прижимают меня ближе к себе.
– Мотылечек, — ласково выдыхает он в ухо, — давно не виделись.
Я не могу ответить, да и пошевелиться тоже, превращаясь в вынужденного слушателя. Мне не страшно, — противно. Кажется, будто от перчаток пахнет кровью, и кровь эта — Солнце и Яны, и всех тех жертв, что есть еще на его совести.
– Далеко собралась? Теперь пришло время твоей партии. Пока Иван занят оплакиванием супруги, мы с тобой займемся делом. Сейчас поднимемся в квартиру, и только попробуй пикнуть.
Но я не могу издать даже звука, разглядеть лицо маньяка. Он поднимает сумки и толкает меня перед собой. Я ощущаю спиной, как упирается что-то острое под лопатку слева. Заточка? Нож? Острый скальпель, которым он режет крест-накрест животы своих жертв?
Мужчина уверенно достает из кармана моей куртки ключ, открывает дверь, заталкивая меня первой. Звук закрываемого замка за спиной отдается колокольным набатом.
Мы остаемся один на один, и теперь я, повернувшись, впервые могу рассмотреть преступника. До боли знакомое лицо, которое я столько раз видела вблизи. Его губы улыбаются, будто больше всего на свете он сейчас рад видеть меня, но стоит взглянуть в глаза, как тут же становится ясно — в нем нет ничего доброго. Пустые, мертвые, с выражением, будто он оценивает, как лучше тебя разделать — вдоль или поперек.
На нем темная футболка с длинными рукавами, джинсы, тонкие перчатки. Он шагает на меня, тесня, и вдруг впивается в губы долгим поцелуем, после которого, кажется, будто насиловали в рот. Я утираюсь рукой, с отвращением глядя на мужчину, вспоминая, что совсем недавно ему нравилась другая.
– Дуй в комнату, мотылек, — убийца выглядит недовольным, возможно, ожидая другой реакции на то, что я узнала его и что не догадалась раньше. С него слетает вся красота, обнажая неприглядную правду. Мы устраиваемся в зале так же, как обычно с Ваней: я, поджав ноги, на диване, он — на кресле напротив.