Страница 144 из 201
Я сидела на подоконнике и делала наброски в блокноте. Я очень скучала по Алине, от которой не было пока что ни слуху, ни духу, но звонить я ей боялась, так как думала, что разозлю или помешаю, если она будет на важном задании. Мои размышления прервал кашляющий где-то на кухне Гольт. Мы неплохо с ним поладили. Он оказался очень приятным парнем, да еще и симпатичным, когда я пригляделась к нему. Мы с ним в последний день много болтали и шутили, в общем-то, неплохо проводили время, хотя беспокойство за Алину меня все же до конца не покидало. А вот Бесник так и не посетил нас, хотя обещал…
– Черт... что-то горло першит, и температура, кажется, поднимается, странно... я же вампир. Видимо, действие сыворотки еще не до конца выветрилось, – к подоконнику подошел Гольт. – Померяй, Френ.
Он подставил ко мне свой лоб, предварительно убрав с него рыжую челку. Я потянулась к нему и коснулась лба парня своими губами – он действительно был горячим и слегка влажным.
– Гольт, у тебя серьезная температура, – обеспокоенно оглядела я его.
– Да... как чувствовал, видимо, и вправду сыворотка чутка еще на организм действует, – рассудил Гольт, отведя свои яркие иссиня-голубые глаза куда-то в сторону.
От него пахло парнем. Это был не запах пота, не запах каких-то других предметов или вещей, а именно его собственный. Я сравнивала запах Гольта с ароматом теплого молока и лука. Звучит не очень аппетитно, но мне знаком этот запах с детства, он мне нравится. И сейчас, когда у него был жар, а его кожа стала немного красноватой и липкой от температуры, этот запах был мне очень отчетливо «слышен». Я наслаждалась этим ощущением. Хотя что-то меня и настораживало. Я не могла понять, почему мне хотелось дрожать или нестись прочь. Это желание было несильным, но все же оно имело место быть в моей душе, хоть я и пыталась его задвинуть, убрать, игнорировать.
Во всяком случае, благодаря связи с Гольтом я сумела забыть на время Бесника и подумать, что, возможно, моя судьба в другом? Ведь когда-то давно я думала, что моим избранником будет Даниэль, а теперь вот… Жизнь непредсказуема.
– Может, тебе лучше полежать? Поспи немного, – предложила я. Гольт поднял на меня свои глубокие глаза, в которых порхало болезненное безумие от лихорадки. Кончики волос его челки слегка намокли, а губы побледнели, что смотрелось немного пугающе, но сексуально. Впервые глядя на Гольта, я подумала о сексуальном влечении. В ту же секунду щеки мои вспыхнули и стали пунцовыми. Я отвернулась и сосредоточенно принялась непонятно что чирикать в блокноте. Вдруг Гольт, ничего не отвечая, положил, свою горячую и промозглую руку на мое предплечье, и тут же я остановилась работать карандашом.
– Ты ляжешь со мной? – в его голосе звучала какая-то умоляющая просьба, вид у Гольта с каждой минутой почему-то становился все хуже и хуже, но я старалась не обращать на это внимания. Я сглотнула судорожно.
– Да... – неуверенно ответила я. И тут же скользкая рука медленно потянула меня за собой. Мы поднялись на второй этаж, в большую гостевую комнату. Там находилась двуспальная широкая кровать, устланная фиолетовым мягким пледом. Я вступила во тьму комнаты и замерла на месте, так как почувствовала около своей шеи сбивчивое и ошпаривающее дыхание Гольта, но стоило мне повернуть голову в его сторону, как он тут же отошел от меня ко включателю и щелкнул им. Искусственно желтый свет распространился по всему помещению, не оставляя без внимания и самые темные его уголки. Хотя рядом с Гольтом мне все равно казалось темно. Такое ощущение, что света было недостаточно, чтобы я начала чувствовать себя спокойнее и увереннее наедине с этим парнем. Я думаю, что Алине явно не понравилось бы все то, что мы творим, но ее тут нет, значит, можно немного и согрешить. К тому же я впервые нахожусь в такой откровенной близости с парнем, хоть он и гораздо старше меня, но это неважно. Сейчас все мысли были сосредоточены в одном месте. Я была в черных легинсах и темно-синей облегающей майке с большим вырезом. И хотя особо большой грудью я похвастаться не могла, но я никогда не комплексовала по поводу своей фигуры в целом. Гольт встал около кровати, он молчал и почему-то смотрел в одну точку – куда-то вниз. Руки его спокойно свисали по бокам. Я боялась сдвинуться с места, боялась все испортить одним неловким движением, поэтому стояла близ открытой двери и наблюдала за ним. Вдруг глаза парня забегали из стороны в сторону, будто бы он кого-то ищет. Невербальное поведение Гольта казалось мне более чем просто странным. И опять моя интуиция вопила во всю, что мне нужно бежать, но я считала, что это все из-за того, что у меня ни разу не было такой тесной близости с парнем. Я ожидала чего-то рокового. Гольт, будто бы специально не обращая на меня внимания, лег на кровать, закинул руку тыльной стороной на глаза и попытался расслабиться. Я смотрела на его промежность, пытаясь по-глупому определить, больно ли было бы мне лишаться девственности именно с ним, хотя, я надеялась, что если я окажусь с ним сейчас в одной постели, то до такого не дойдет. Я нервно сглотнула, и от сквозняка, идущего от двери к окну, у меня побежали мурашки по рукам и шее, я немного озябла. Гольт лежал неподвижно с минут пять, пока вдруг он глубоко не вдохнул. И для меня это послужило словно сигналом: я робко подошла к другой стороне кровати и осторожно легла на самый краюшек, свернувшись в позу эмбриона. Холод не проходил, но я боялась пошевелиться, я боялась, что если я залезу под плед, то Гольт, как кот, лежащий на тебе в неудобном положении, встанет и уйдет. Я даже дышать старалась и тихо, и ровно, хотя из-за волнения это было сложно. Сквозняк добрался до меня целиком, и теперь я пыталась слегка пододвинуться ближе к центру кровати, чтобы принять более удобное положение. Гольт все это время лежал в той же изначальной позе, закрывая рукой глаза. Бледность его не прошла, а наоборот усилилась, кончики волос от влаги пота начали слегка пушиться и виться. Мне хотелось прикоснуться к нему, прилечь близко, рядом, но страх и неопытность сковали меня по рукам и ногам. Я широко распахнула глаза и глядела на него в упор, надеясь, что он не замечает этого. Я чувствовала, как зрачки мои расширились, потому что глаза немного неприятно защипало. Я аккуратно подложила себе под голову сложенные ладошки, но это положение оказалось гораздо неудобнее моего предыдущего, но вернуться в прежнее я не могла, так как Гольт мог бы повернуться в любую секунду и увидеть, как сильно я напряжена, как сильно хочу быть к нему ближе именно сейчас, в этой самой постели. Он будто бы игнорировал меня, будто бы я была ему совершенно неинтересна. Дыхание его стало глубоким и редким – я подумала, что он задремал и отчего-то расстроилась. Видимо, как женщина я еще пока что не совсем созрела, а потому не слишком привлекательна. Другое дело, если бы тут лежала Алина. Он наверняка захотел бы ее. Нет, не нужно о таком думать! Мысленно я начала звать его: «Гольт! Открой глаза, взгляни на меня! Пожалуйста, обними меня! Умоляю!» – но реакция за этим не последовала. Он, как лежал, так и лежал. Тогда, окончательно разочаровавшись в себе и собственной обаятельности, я тоже прикрыла глаза и попыталась вздремнуть, сменив положение на первоначальное, более комфортное. Уже привыкнув к холоду, я постепенно начала засыпать, но потом мне начал сниться какой-то рваный полусон, и от непонятного и резкого в нем кадра я очнулась и вздрогнула всем телом, но глаза не открыла. Прислушавшись, я услышала, что Гольт стал дышать чаще обычного, и тогда я медленно открыла глаза, а затем вновь вздрогнула, но более незаметно, от неожиданности. Гольт лежал на боку, повернувшись ко мне лицом, а глаза его – с огромными и черными зрачками – глядели прямо на меня. Сколько он так лежал? Сколько я дремала? Выражение его лица было бесстрастно, но в глазах читался похотливый интерес. Он сглотнул – кадык Гольта подпрыгнул, а губы его стянулись в одну тонкую и жесткую линию. Мелкие веснушки на бледном лице выступили особенно отчетливо. Неужели ему так плохо? Ноздри парня немного подрагивали: он принюхивался, пытаясь понять, хочу ли я того же, чего и он. Вдруг он быстро моргнул и чему-то еле заметно усмехнулся по-дьявольски. Теперь уже мурашки побежали по моей спине не от холода, а от дикого и трепетного волнения, переплетенного со страхом. Затем он медленно вернулся в свое первичное положение, но руку положил уже не на глаза, а на лоб, веки его были чуть прикрыты. Он произнес низким и хрипловатым, не свойственным ему голосом: