Страница 75 из 134
Нет.
Но то, что говорит Очкарик – это нифига не романтическая чушь счастливой женщины. В основном из-за того, как она это говорит, как у нее зуб на зуб не попадает от страха, как она изо всех сил скребет ногтями по моему свитеру.
С ней точно много заморочек, и пока я глажу ее по волосам, в собственной голове малодушно зреет мысль: на хрен мне все это надо? Легко не будет – это я понял и принял еще когда предложил ей перебраться с вещами. Но тогда я не видел ее вот такой – маленькой, сломанной и зависимой от человека, на которого я бы и сам не всегда согласился положиться. Не потому, что могу обмануть и предать – хотя, конечно, могу и делаю, но это все плоскость работы и с личным не пересекается – а потому что она, скорее всего, смотрит на меня через розовые очки. И не видит, какой я в сущности черствый хер.
— Прости, что я это сказала, - всхлипывая, извиняется Йени и пытается освободиться. Видимо, пауза моего молчания уже разродилась в ее чудной голове новым выводком тараканов. – Я… на таких лекарствах, что не очень понимаю, что несу. Не думай… В общем, ничего такого, я почти адекватна.
Снова она защищается, снова лезет в свою раковину, закрывается у меня на глазах. Только что была перепуганная, до чертиков странная, но живая и настоящая, и вот – снова какие-то натужные реакции, попытка выдать себя за правильную и безопасную. Она слишком умная, чтобы не понимать, как на самом деле пугающе прозвучало ее признание.
— Снова за меня решаешь? – стараясь не повышать голос, переспрашиваю я. Чтобы напомнить наш уговор – не отбирать у меня право распоряжаться своими яйцами. – Уверена, что знаешь, что у меня в голове и что я думаю?
Она шмыгает носом и с облечением вздыхает, когда снова притягиваю ее к себе.
С ее тараканами будет много возни.
Но с ней рядом мне хорошо. И есть большое подозрение, что хорошо именно из-за них, потому что вся она – очень странная экосистема, симбиоз минуса на минус, который в итоге превратился в плюс. Была бы она такой забавной и милой, если бы ее насекомые не тормозили реакции, которые в женщинах ее возраста обычно задавлены и похоронены под плинтусом? Я не узнаю ответ на этот вопрос, но опыт общения с самыми разными женщинами подсказывает, что нет – не была бы.
А раз так, то хули я тут корчу целку?
— Малыш, что случилось-то? Рассказать можешь? Кто обидел?
Я нечасто это говорю и сейчас не буду делать исключение, но если она скажет, что к ее состоянию приложил руку бывший или тот хер печального образа, то, пожалуй, устрою тому и другому сладкую жизнь. Благо, знаю, как, и всегда могу договориться не только с соответствующими органами, но и с совестью.
— Немного повздорила с мамой, - после небольшого раздумья говорит Очкарик. – Мы любим друг друга, но иногда стучимся лбами, доказывая, чья правда – правдивее.
— По причине?.. – подсказываю направление ответа, который хочу услышать.
Она не хочет отвечать: прячет лицо у меня на плече, обнимает тонкими дрожащими руками и тянет время. Не тороплю ее, чтобы не растревожить хрупкое душевное равновесие. Трястись перестала – и то хорошо.
— Я сказала, что мы с тобой встречаемся… уже какое-то время, - наконец, признается Йени. – Что начали встречаться до свадьбы. Не специально. Так получилось.
— Я помню – строгая мама и отец в погонах, - перевожу разговор в плоскость шутки.
Прекрасно помню, как у нее разрывался телефон. И помню, как ее мама разглядывала меня на застолье – словно примеряла на меня роль зятя и будущего отца своих внуков. Не удивительно, что с такой родительской опекой Очкарику пришлось приукрасить. Назовем это так. Вранье – это когда серьезно и с умышленной корыстной выгодой. А она просто… выдумала. Писательница же.
— И… - Она снова начинает заикаться, но берет себя в руки и на этот раз уже без моей помощи. – Я сказала, что мы познакомились на свадьбе. И ей это не понравилось.
— «Мы» случились слишком быстро?
— Вроде того, - натянуто улыбается писательница.
Мне ее родители не показались такими поборниками морали, особенно после того, как Очкарик сама рассказывала об утренних подколках мамы в адрес нашего ночного «душа». Но у меня слишком мало исходных данных, чтобы не доверять ее словам.
— И теперь малышку не отпускают жить к циничному мужику?
Если она скажет «нет», я ведь расстроюсь.
Блядь, а ведь реально расстроюсь. Даже разозлюсь. Ругаться точно буду.
Потому что успел настроиться на мысль, что дома меня будут встречать виляющим от счастья хвостиком, улыбкой и веснушками, и, хвастливо задрав нос, рассказывать, что сделала за день, к чему приложила свой женский взгляд и руки.
— Я… Я… - Она выдыхает, собирается с силами и выдает: - Я не собираюсь спрашивать их разрешения. И если ты не раздумал… Забери меня отсюда, мой мужчина в погонах. Забери себе.
Не хотелось бы начинать отношения конфликтом с родителями, но взгляд Очкарика многозначительно говорит, что либо мы сделаем это вот так, молча и по-своему, либо хрен мне, а не Счастливый хвостик и комфортные вечера с замороченной писательницей.
— Тебе здесь долго лежать?