Страница 24 из 41
Зрелище было неприятное. Веки у него запали, потемнели и не скрывали черно-розовую изнанку пустых глазных орбит. Вкупе с красной краской на подбородке черные дыры вместо глаз производили страшное впечатление и делали Дробышева еще более похожим на зомби.
– Простите, если напугал, – сказал он, водружая очки на место. – Когда я один дома, хожу без очков. Одеваю только при гостях, но периодически забываю, что я теперь не такой красавчик, как прежде… Я выписался из больницы всего три недели назад, мне предлагали пластику, а я думаю, на черта мне она? Сам не вижу это безобразие – и ладно. Кстати, присаживайтесь, там есть табуретки. На диване обычно я отдыхаю, но там все измазано красками…
Он усмехнулся, а Лира поспешно сказала:
– Это вы простите, Павел… Вы… вы до сих пор рисуете?
– Пишу, – поправил Дробышев. – Да, я до сих пор пишу картины. Хотя это скорее способ заработка на жизнь – я зарабатываю на своей слепоте. Есть художники, рисующие носом, ногами, грудями, членом и прочими частями тела. Картины как правило посредственны, но необычный способ их создания привлекает аудиторию. Чем хуже слепой художник? Мне надо на что-то жить, а пенсии по инвалидности не хватает. Картины слепого художника, жертвы маньяка, разлетаются на ура. К тому же, мне есть, чем заняться. Вы еще не сели? Садитесь, прошу.
Мы гуськом пересекли комнату и уселись на табуретки. Мольберт стоял к нам задом, и картину было не разглядеть. Любопытно, как он пишет картины вслепую?
– Вера, моя сестра, помогает с ориентирами, – продолжил Дробышев, разворачивая к нам мольберт. – А дальше уже я сам…
К мольберту крепился холст, в который во многих местах были вбиты маленькие гвоздики – ориентиры. Демонстрируя свой метод работы, Дробышев взял в одну руку кисть, другой нащупал гвоздики и нанес несколько резких штрихов. На первый взгляд картина выглядела как мешанина серых, желтых и синих полос, но, прищурившись, я обнаружил, что на картине изображена обнаженная женщина в позе эмбриона на фоне космоса. Сразу становилось ясно, что картина показывает рождение некоего космического человека, как в фильме «2001: Космическая одиссея». Я был потрясен.
– Поразительно! – сказал я. Вот это я называю искусством, а не корчи агонизирующих придурков на сцене!
– Это заказ, – сказал Дробышев. – Заказчик хотел картину, где показывалось бы появление нового вида человека. Видно, ницшеанец…
Сержант Никольский, далекий от отвлеченных умствований, кашлянул, выразительно глянув на меня. Мол, хватит терять драгоценное время, нам еще других жертв объезжать.
– Павел, – сказал я. – Вы помните что-нибудь о нападении на вас? Расскажите всё, что помните.
Дробышев отложил кисть и вздохнул.
– Увы, помочь ничем не могу. Я уже давал показания… В тот день, четырнадцатого сентября, я был сильно пьян… Как и тринадцатого, и двенадцатого… Как и несколько лет до этого. Видите ли, я злоупотреблял алкоголем… Сейчас абсолютный трезвенник. Этот изверг излечил меня от алкоголизма, если так подумать. В общем, я шел по улице вечером, тут недалеко. Кто-то, как я понял позже, меня ударил по затылку. Я не слышал, как он подкрался, хотя, если бы он подошел с громкой песней и маршируя, как солдат на плацу, я бы не оглянулся… Очнулся на следующий день с жутким похмельем, неописуемой болью и без глазных яблок…
Он замолчал. Непроницаемое лицо в черных очках не выражало эмоций. Мы тоже молчали, подавленные рассказом. Я пытался представить, каково это пережить. Фантазии не хватило.
Тишину нарушила Лира:
– То есть вы ничего не помните? Совсем? Может, помните хотя бы запах этого человека?
Дробышев криво улыбнулся.
– Я помню разве что запах собственной рвоты…
Мы с Лирой переглянулись. Она покраснела, потом побледнела.
– Но… как бы вы ни были пьяны, вы должны были почувствовать, когда он… ну…
– Я не почувствовал, – согласился Дробышев. – По голове он ударил слишком сильно, чуть не убил. Это уже позже он стал соизмерять силу удара. Я же был первой жертвой как-никак.
– Что ж, – проговорил я, – тогда мы пошли…
Слепой художник проводил нас до калитки.