Переплёт

Я прошагал мимо нее и поднялся наверх. В висках пульсировала кровь; меня всего трясло. Я сел на кровать и прижал к груди свою старую рубашку. В горле набух болезненный комок. Склонив голову, я зарылся лицом в полотно. Что бы я только ни отдал сейчас, чтобы очутиться в объятиях Люциана, вдохнуть запах его кожи под дымкой лавандовой воды. Ткань в моих руках хрустнула.

В воротник была вшита записка. Казалось, прошла вечность, прежде чем я сумел расковырять шов кончиком ножа. Наконец я достал клочок бумаги и развернул его.

Встретимся на рассвете на перекрестке дороги на Каслфорд и тропы на болота.

Люблю тебя.

XIX

Случись мне в тот вечер с кем-то заговорить, я непременно выдал бы себя. Я весь пылал от предвкушения и раскраснелся, как пьяный. Мне повезло, что я пропустил ужин и выходить из комнаты не было надобности. Лежал, не смьпсая глаз, не в силах поверить своему счастью.

Через некоторое время я спустился выпить воды и столкнулся с Альтой на лестнице. Наши взгляды встретились. Через щель в двери ее комнаты на площадку второго этажа просачивался лунный свет, рисуя на верхних ступенях узор из черно-белых треугольников, но внизу, на лестнице, свет был мягким, рассеянным; он опутывал ее щеки и висок прозрачной паутиной. В этом свете трудно было определить ее возраст: она могла быть девушкой, женщиной, старухой. Но взгляд ее спокойных темных глаз не изменился.

— Эмметт? — позвала она.

Голос прозвучал так ласково, что внутри меня затеплилась отчаянная надежда. Что, если она простила меня? Что, если никогда не любила Люциана по-настоящему? — Да, Альта?

— Прости меня.

Вдалеке, а потом ближе ухнула сова; в углу двора раздался шорох. Я представил себя мышью и отчетливо увидел сову, безмолвно описьшающую круги над двором; она терпеливо высматривала, когда во мраке блеснет мой глаз и шевельнется хвост. Моя смерть наступила бы мгновенно; я бы и сам не заметил.

— И ты меня прости.

Я спустился на одну ступеньку, чтобы встать к ней поближе, но она поспешно отвернулась и пробормотала: — Мне нужно в уборную. Женские дела.

Альта выскользнула во двор. Я повернулся и проводил ее взглядом: сестра ступала по мощеному камнем двору, придерживая полы накидки, чтобы к ним не пристала солома.

Я мог бы окликнуть ее, но не стал. Вернулся к себе в комнату.

Не дожидаясь, пока небо посветлеет, я оделся и приготовился. Затем бесшумно спустился по лестнице и вышел во двор. Луна уже ушла, но-звезды светили ярко. Мне было трудно дышать. Я вышел на дорогу, бросился бежать и бежал до самого перекрестка.

Вначале в предрассветном полумраке я увидел лишь тусклый свет лампы в непроглядной тьме; а приблизившись, различил контуры лошади и повозки. Хотел было окликнуть Люциана по имени, но тишина окутывала все вокруг колдовскими чарами, и я побоялся их нарушить. Я видел его — он стоял у головы лошади и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, укутавшись в плащ; его лицо скрывал капюшон. Я глупо улыбнулся во весь рот и бросился к нему. — Люциан! Люциан!

С бешено бьющимся сердцем потянулся к нему, и... Это был не он.

Эйкр стоял рядом с лошадью; его лицо наполовину скрывал капюшон. В повозке сидел еще один человек; он устало, скучающе зевнул, и у меня по спине пробежал холодок, а потом я увидел ее...

Альту.

Она спала. Хотя нет. Лицо находилось на свету, но на лбу залегла тень; глаз заплыл, а между носом и ртом запеклась струйка ьфови. Я открыл было рот, но внутри все сжалось; а когда попытался заговорить, то не смог издать ни звука, из груди вырвался сухой хрип, подобный свисту раздуваемых мехов.

— Делай, как я скажу, и она не пострадает. — Эйкр откинул капюшон. Долгое время ни он, ни я не двигались; потом я понял, что он показывает на повозку. Он хотел, чтобы я сел в нее. Наконец он сказал: — Не усложняй, сынок. — Где Люциан?

Он фыркнул.

— Люциан? Да ты не слишком догадлив, парень, а? Как я сразу не понял. Я должен был догадаться. На удивление спокойньпк! голосом я произнес: — Как вам удалось выманить Альту из дома? — Так же, как и тебя, парнишка. Прибежала как миленькая, даже раньше, чем ты.

Второй мужчина в повозке визгливо хихикнул, и я аж подскочил.

— А девица не робкого десятка. Мужу ее не поздоровится. — Не смейте так о ней говорить!

Эйкр щелкнул пальцами.

— Довольно, — промолвил он. — Садись в повозку, Эмметт. Путь неблизкий.

Я взглянул на Альту, затем заставил себя посмотреть на него. Он блефовал. Они не осмелятся причинить ей больше вреда, чем уже причинили. Одно дело — оплеуха; а вот чтото посерьезнее — уже преступление.

— Никуда я с вами не поеду.

— Время переговоров закончилось, парнишка.

— Я никуда не поеду.

— Райт, где тут у нас мешок?

Эйкр заглянул в повозку и вытащил мешок. У меня внутри все перевернулось.

— Так вот, мой юный друг. Я верю, что людям нужно давать второй шанс. Сейчас я покажу тебе всю серьезность своих намерений, а поскольку я добрый человек, то начну не с твоей сестры. Ты понял?

В мешке что-то шевелилось. Эйкр высоко поднял его, и я увидел очертания морды и лап, царапающих мешковину. Мешок заскулил: отчаянно, одиноко, как может скулить лишь терьер.

— Нет, — выпалил я, — нет, умоляю, нет!

— Вот уж не думал, что молодой Дарне способен кого-то полюбить, но, видимо, один крысеныш-переросток легко проникается симпатией к другому, — заметил Эйкр. — Райт поймал этого гаденыша вчера, когда тот пытался покусать его за ноги. Напомни, как его зовут? Тузиком?

— Нет...

— Нет? Впрочем, это уже неважно. Райт, окажи нам честь. — Вы не можете... прошу, не делайте этого. Умоляю... Эйкр швырнул мешок в повозку. Раздался глухой стук; Клякса взвизгнула. Я бросился вперед, но не успел перемахнуть через борт повозки: Эйкр схватил меня за руку и заломил ее за спину.

— Продолжай, — велел он своему подельнику. — Нет! Клякса, нет...

Второй мужчина — Райт — выпрямился во весь свой великанский рост. Рядом с ним лежала дубина; он поднял ее и ухватил покрепче. Он улыбнулся, кивнув Эйкру, как музы-

кант, готовый сыграть свою партию, замахнулся и ударил дубиной по мешку. Один удар. Два. Три.

Я кричал. Я так сильно отбивался, что Эйкр чуть не выпустил меня, но, зашипев сквозь зубы, усилил хватку и оттащил меня прочь. Я упал на колени, и меня вырвало; в голове было пусто, лишь плечо пронзила жгучая боль. Когда боль прошла, все звуки утихли: не слышалось больше ударов и собачьего визга, лишь ветер шелестел листьями. Мое лицо было мокрым от слез. С нижней губы свисали нити слюны и рвоты.

— Вставай. — Чья-то нога пнула меня под ребра. Райт выбил из меня весь воздух, и я стал хвататься за землю, будто бы это помогло мне дышать; затем мои легкие снова заработали, и я поднялся на ноги. Эйкр кивнул в сторону повозки. — Забирайся.

Я потянулся и оперся о колесо, с туповатым любопытством заметив, как трясутся мои ноги. Все тело подрагивало, словно я ехал по ухабистой дороге. Обошел повозку сзади: Райт опустил перегородку. Забрался внутрь и рухнул на сиденье. Если бы я посмотрел влево, то увидел бы внизу окровавленный мешок; тот лежал так неподвижно, что я почти готов был убедить себя, что они блефовали. Но я слышал лай 1Сляксы и отчаянное душераздирающее поскуливание, когда она узнала мой голос.

Я моргал, и мир расплывался перед глазами. Влага катилась по подбородку и промачивала воротник. Но мне не казалось, что я плачу; я будто растворялся изнутри.

— Теперь слушай, — промолвил Эйкр и вздохнул, словно худшее осталось позади. — Мы поедем в дом переплетчицы, и когда доберемся, скажешь, что хочешь забыть о Люциане

Дарне. Потом мы вернемся, и вы с сестрой будете в полном порядке. Никто вас больше не потревожит. Что скажешь?

Райт, сидевший напротив, глуповато и зловеще улыбнулся и похлопал Альту по колену.

— Хорошо, — ответил я.

— А когда переплетчица спросит, скажи, что сам захотел, понятно? Хоть словечком обмолвишься про нас или Дарнестаршего, и будет... даже говорить не хочу, что тогда будет. — Понял.