Переплёт

Наконец мы остановились. Тело мое затекло и одеревенело, голова раскальшалась. Де Хэвиленд вышел из кареты и щелкнул пальцами, подзывая меня.

— Выходи, сынок. Чего ты ждешь?

Я ждал, пока выйдет доктор Фергюсон, но тот удобно устроился в углу, и тут я понял, что он поедет дальше без нас. Я неуклюже протиснулся мимо него и очутился на тротуаре. Кучер шикнул сквозь зубы, прогоняя холод и растирая руками плечи. Карета не трогалась с места.

Я огляделся и запахнул пальто^ укрываясь от внезапно налетевшего холодного ветра с частичками угольной сажи. Мы стояли на улице с широкими голыми тротуарами и вы- С 01С И М И кирпичными домами; тут и там виднелись кучки грязного снега. К каждому дому вела лестница и перила^ а все двери и ступени были одинаковыми. На крыльце ближайшего к нам дома стоял лавровый куст в глазированном горшке^ и даже с расстояния десяти шагов я видел на листьях пятна КОПОТИ; черной; как плесень.

— Про1Слятье; ты уснул там^ что ли? — Де Хэвиленд поднялся по лестнице и позвонил в колокольчик. Я поспешил за ним и увидел на двери табличку с витиеватой гравировкой: «Де Хэвиленд, Ч. П. П .» . Не знаю^ чего я ожидал^ но не этого.

Дверь открыла суровая дама с пучком и пенсне на шнурке. Увидев де Хэвиленда^ она просияла и отошла в сторону пропуская его в дом. Ее улыбка застыла, когда она увидела меня, но дама ничего не сказала, лишь промолвила:

— Хорошо, что вы вернулись, господин де Хэвиленд. Миссис Сотертон-Смайт нуждается в ваших услугах. Мистер Сотертон-Смайт даже пригрозил обратиться к другому переплетчику, если вы скоро не вернетесь.

— И оставить книги его жены в нашем хранилище? Сомневаюсь, что он осуществит угрозу, — он коротко и сухо рассмеялся. — А в чем дело? Неужто жена пронюхала о его новой любовнице?

Дама откашлялась, покосилась на меня, но де Хэвиленд махнул рукой.

— Не волнуйся, это мой новый ученик. Рано или поздно ему все придется узнать. Ты записала ее на прием?

— Пока нет, сэр. Но я отправлю записку вечерней почтой. — Вот и славно. Приму ее завтра. Но прежде проверь, оплатил ли Сотертон-Смайт последний счет.

Он прошел по коридору, вымощенному плиткой. С одной стороны я увидел полуоткрытую дверь с табличкой «Приемная». Через щель в двери мне открылась светлая модная гостиная: стены, оклеенные обоями с узором из птиц и камышей, журналы, разложенные на столике веером. В фарфоровой вазе стоял букет весенних цветов, хотя на дворе была зима. В глубине этой комнаты виднелась еще одна дверь, но я не успел толком разглядеть ее: де Хэвиленд остановился, бросил взгляд через плечо и нахмурился.

— Что ты там копаешься? Никогда не был в приличном доме? Иди сюда.

Суровая дама испарилась: по всей видимости, скрылась за дверью в противоположном конце коридора. Замок щелкнул. Я поспешил за де Хэвилендом и догнал его, когда тот толкнул дверь черного хода и вошел в темный коридор, ведущий в тесный маленький дворик. Мы очутились у старого покосившегося деревянного здания. За мутными стеклами окон мелькали тени. Огибая лужи, де Хэвиленд подошел к дому и открыл дверь.

— Мастерская, — провозгласил он. — Ты будешь спать в комнате наверху. Ну же, заходи. — Он миновал темный коридор и толкнул дверь слева. Та распахнулась, и я увидел комнату, в которой сидели четверо или пятеро мужчин, склонившись над верстаками или прессами. Один из них встал — в руке у него был молоток — и начал что-то говорить, но увидев, кто стоит на пороге, отдал честь и промолвил:

— День добрый; сэр.

— И тебе того же^ Джонс. Бэйнс^ Уинторн^ на улице стоит карета^ груженая коробками; их нужно принести. Будьте добрЫ; займитесь этим. Сундук снесите мне в кабинет, остальное тащите сюда. — Он даже не взглянул на рабочих, оставивших свои дела. Один из них обтягивал уголок кожей, и я увидел, как он поморщился и отклеил обтяжку, чтобы та не высохла полуготовой. Рабочие понуро прошаркали мимо, но де Хэвиленд словно не замечал их. — Джонс, познакомься: мой новый ученик. Он будет спать наверху и работать с вами.

— Переплетчик-подмастерье, хозяин?

— Да. Но он также умеет... — де Хэвиленд рассеянно махнул в сторону книжного пресса, — умеет делать грубую работу, так что, пока будет учиться переплетать, пригодится вам и тут. — Он повернулся ко мне. — Я позову тебя, когда ты понадобишься. В остальное время слушайся мистера Джонса.

Я кивнул.

— И само собой разумеется, в большой дом тебе нельзя, пока я тебя не позову. — Он повернулся и вышел. Рассохшаяся дверь скрипнула и захлопнулась с глухим стуком.

Стоявший у окна мужчина поднял голову, презрительно выпятил губы, будто насвистывая, и стал смотреть, как де Хэвиленд пробирается по двору, пытаясь не замочить ног. Трое рабочих, даже не переглянувшись, склонились над верстаками. Я сунул руки в карманы, чтобы хоть немного согреть пальцы. Ждал, пока Джонс спросит, как меня зовут, но тот склонился над прессом и продолжил стучать молотком по спинке книжного блока.

Я кашляыул.

— Мистер Джонс...

Один из рабочих фыркнул: мужчина, сидевший ближе всех к выходу; он вертел готовую книгу на свету, проверяя четкость тиснения. Я повернулся к нему, и он закатил глаза.

— Не Джонс, а Джонсон. Этот осел даже имена наши запомнить не может.

— Он свое-то имя запомнить не может, — заметил его товарищ, не отрываясь от работы. — Де Хэвиленд, мать его. Типа француз, как же.

— Значит, мистер Джонсон, — проговорил я. Но Джонсон мне так не ответил. Рабочий, что заговорил со мной, пожал плечами и положил готовую книгу на столик у стены.

— Заверни ее, будь добр.

Я не сразу понял, что он обращается ко мне. Неуклюже прошагал по проходу между верстаками, а рабочий, пока я дошел до столика, уже вернулся на свое место у печи. Осматривая наконечник паяльника, он добавил:

— Заверни ее в коричневую бумагу и запечатай воском. Сверху напиши имя, порядковый номер и поставь пометку «Хранилище». Затем заполни учетную карточку. Сейчас я покажу, как.

Джонсон небрежно бросил между ударами молотком: — А чья это книга?

— Раншэма.

Рабочие хором рассмеялись.

Я взял книгу. Она была тоненькая, небольшого формата, с комбинированным переплетом из кожи и мраморированной бумаги. Никто не смотрел в мою сторону, и я, преодо-1гЧ )

лев сомнения, открыл книгу и осмотрел ее изнутри. Форзац был неаккуратно обрезан, из него торчала нитка, и между форзацем и титульной страницей не было авантитула. «Сэр Персиваль Раншэм, том 11» — было написано на титульном листе. Я машинально пролистал блок: направление волокон было неправильным^. Потом раскрыл ее в случайном месте. Она была написана вычурным, трудночитаемым языком, полным витиеватых оборотов. «...Ее фигура определен-

но раздалась, и я поздравил ее мужа с грядущим прибавлением в семействе и спросил, когда ожидать младенца; представьте мой ужас и недоумение, когда он сперва удивился, а затем рассвирепел...»

— Жаль, что книга не на продажу, — заметил Джонсон. — Раншэм — просто умора. Коллекционеры посмеялись бы на славу. — Он в последний раз ударил молотком по книге, зажатой в прессе, и принялся раскручивать деревянные болты. — Сльпиал, как он толкает речь, Хикс? Я однажды видел его в ратуше. Он разглагольствовал о правах нижних сословий — его любимая тема. Вечно вляпается во чтонибудь. Неудивительно, что его переплетают дважды в год. — Он достал книгу из пресса, вынул деревянные клиньипки и осмотрел закругленный корешок. — Сойдет. Такты будешь заворачивать книгу, парнишка? Или, как все настоящие переплетчики, не хочешь марать руки черновой работой?

Я вытянул из стопки лист коричневой бумаги и стал заворачивать книгу, стараясь делать это как можно проворнее. Пальцы не слушались, и получилось у меня плохо; когда же

^ Неписаное правило переплетчиков гласит, что направление волокон бумаги и переплетного картона должно быть вертикальным, параллельным корешку.

я понял, что забыл записать имя, мне пришлось развернуть бумагу и прочесть его снова. Наконец я закончил работу, накапал воска на узелок и припечатал его монограммой — изящными буквами «д» и «X». И как я сразу не догадался, что де Хэвиленд — не настоящее имя? Я не знал фамилию Середит, но при мысли, что он предпочел от нее отказаться, меня пробрала радостная дрожь. Значит, он не любил ее, или не доверял ей, или не понимал ее. Откуда ему знать, любила она меня или нет? Но проблеск тепла длился всего миг. Теперь я был здесь, и все это не имело значения.