Переплёт

Я сглотнул, но мне столько раз приходилось видеть, как рождаются и умирают животные, что роды и смерть меня не пугали.

— У тебя все получится, сынок. Просто помни, зачем мы это делаем, и все у тебя будет в порядке. — Она искоса взглянула на меня, и глаза ее блеснули. — Переплетное дело — нужное дело, кто бы что ни говорил. Иногда без него не обойтись.

— Середит, в ночь, когда крестьяне хотели сжечь мастерскую... — слова давались мне с трудом, — они боялись тебя. Нас.

Она не ответила.

— Они решили, что дождь... начался из-за меня. А тебя назвали ведьмой.

Старуха рассмеялась, а потом снова закашлялась, и ей пришлось ухватиться за край кровати, чтобы отдышаться.

— Если бы мы обладали способностями, которые люди нам приписывают, — проговорила она наконец, — я бы сейчас спала на шелковых простынях, накрытая золотым покрывалом.

— Но... мне действительно показалось...

— Не говори глупости. — Середит с хрипом вдохнула. — Ведьмами и колдунами нас считали с начала времен. Магия слова — так они это называли и приравнивали ее к умению вызывать демонов. Нас и сжигали за это. Крестоносцы были не первыми^ кто нас преследовал^ — мы всегда были козлами отпущения. И это правда: знание — в некотором роде магия. Но нет^ колдовать мы не умеем. Мы — переплетчики; ни больше^ ни меньше. Дождь вызвал не ты. На погоду ты влиять не можешь.

Я кивнул. На языке вертелись другие вопросы^ но я сдержался. Когда она поправится; я спрошу ее обо всем^ что мне хочется знать. Середит улыбнулась и закрыла глаза. Я решил, что она уснула и стал подниматься, но она жестом остановила меня, указав на стул. Я снова сел и через некоторое время почувствовал, как тело мое расслабилось, словно тишина избавила меня от напряжения, о котором я и не догадывался. Огонь в камине почти потух; угли покрылись пушистым пеплом, точно мхом. Мне бы разворошить их, но я не мог заставить себя встать. Сидел и водил пальцами по яркому овалу света от лампы: тот кольцом опоясывал мои пальцы выше костяшек. Я откинулся на спинку стула, и блик упал на лоскутное покрывало, высветив узор в виде листьев папоротника с завитками. Не трудно было представить, как Середит шила это покрывало, добавляя к нему лоскут за лоскутом в течение всей долгой зимы. Я видел ее, сидящую у камина, хмуро откусывающую конец нитки, и в моих мыслях этот образ слился с образами всех знакомых мне женщин — мамы. Альты, — молодых и старых одновременно.

Зазвонил дверной колокольчик. Я вскочил, и у меня закружилась голова. Кажется, сквозь легкую дрему я слышал тарахтенье колес и стук копыт. К дому приближалась повозка, и лишь сейчас я полностью осознал, что мне это не приснилось. Стемнело, из окна на меня смотрело мое собственное отражение, призрачное и удивленное. Колокольчик зазвонил опять, и с крыльца донеслось раздраженное ворчание. Мелькнул свет фонаря.

Я перевел взгляд на Середит, но она спала. Колокольчик снова зазвонил и на этот раз долго, сердито и громко, словно кто-то слишком сильно дергал за шнур. Середит поморщилась во сне, ритм ее дыхания изменился.

Я поспешно вышел из комнаты и спустился по лестнице. Нетерпеливый звон колокольчика не прекращался, и я закричал: «Иду, иду!» Мне не приходило в голову, что за дверью может таиться угроза, пока я отодвигал засовы, и только в последний момент, затаив дыхание, я подумал, что крестьяне с факелами могли вернуться, намереваясь спалить дом дотла. Но это оказались не крестьяне.

На крыльце стоял мужчина и что-то бормотал; увидев меня, он замолк и смерил меня взглядом. На нем были высокий цилиндр и плащ. Позади стояла двуколка, с поручней которой свисал фонарь. В свете фонаря было заметно, как от лошади поднимается пар, из ноздрей вырывались облачка пара. В нескольких шагах стоял другой мужчина, переминаясь с ноги на ногу и нетерпеливо цокая языком.

— Вам что-то нужно? — спросил я.

Мужчина на крыльце шмыгнул носом и утер его тыльной стороной ладони в перчатке. Затем снял цилиндр, вручил его мне и уверенно шагнул в дом; мне ничего не оставалось, кроме как посторониться. Он стянул перчатки палец за пальцем и положил поверх цилиндра. Спутанные курчавые волосы незнакомца свисали почти до плеч.

— Для начала — выпить чего-нибудь согревающего и поужинать. Заходи, Фергюсон, погодка нынче премерзкая. — Кто вы такие?

Он взглянул на меня, но не ответил.

Второй мужчина — Фергюсон — зашел в дом, потопал ногами, крикнул через плечо кучеру: «Подождите пока!» — и поставил на пол саквояж, внутри которого что-то глухо звякнуло.

Первый мужчина вздохнул.

— А ты, по всему, ученик? Меня зовут мистер де Хэвиленд, и я привез доктора Фергюсона осмотреть Середит. Как ее самочувствие? — Он подошел к висевшему на стене маленькому зеркалу и пригладил усы. — Почему в доме так темно? Зажги-ка лампы, будь добр.

— Меня зовут Эмметт.

Он махнул рукой, словно мое имя не имело значения. — Она спит? Чем скорее доктор осмотрит ее, тем скорее сможет вернуться.

— Да, думаю, спит.

— В таком случае придется ее разбудить. Принеси нам чаю и немного бренди. И поесть чего-нибудь. — Он прошел мимо меня и поднялся по лестнице. — Фергюсон, следуйте за мной.

Фергюсон, обдав меня холодом и запахом мокрой шерсти, пошел за ним. Спохватившись, он обернулся и вручил мне шляпу. Я повесил ее на крючок рядом с цилиндром мистера де Хэвиленда, нарочно вонзив ногти в мягкий фетр. Мне не хотелось выполнять приказы мистера де Хэвиленда, HO, закрыв входную дверь, я оказался в кромешной тьме. Волей-неволей пришлось зажечь лампу. Гости наследили в коридоре и оставили на ступенях лестницы россыпь прессованной грязи, выпавшей из рифленых подошв ботинок.

Я заколебался. Негодование и неуверенность тянули меня в разные стороны. Наконец я пошел на кухню и заварил чай, уговаривая себя, что делаю это для Середит. Но когда я постучал, мистер де Хэвиленд ответил: — Не сейчас. — У него был выговор жителя Каслфорда, а голос напомнил мне кое о ком.

Я громко крикнул через дверь:

— Но вы сказали...

— Не сейчас!

— Эмметт? — раздался слабый голос Середит. — Заходи.

Она закашлялась, и, толкнув дверь, я увидел, что моя хозяйка лежит, вцепившись в одеяло, словно пытается отдышаться. Ее глаза покраснели и слезились. Она подозвала меня. Мистер де Хэвиленд стоял у окна, сложив руки на груди; Фергюсон — у очага, посматривая то на своего спутника, то на Середит. Комната вдруг показалась очень маленькой.

— Это Эмметт, — с трудом выговорила Середит, — мой ученик.

— Мы уже виделись, — ответил я.

— Раз ты здесь, — начал де Хэвиленд, — может быть, тебе удастся уговорить Середит не делать глупостей? Притащились к ней из самого Каслфорда, а она не разрешает доктору ее осмотреть.

— Я вас не приглашала.

— Нас позвал ваш ученик.

От взгляда, который она метнула в меня, мои щеки запылали.

— Что ж, простите, что он зря потратил ваше время. — Глупости какие. Я занятой человек, и вы это знаете! У меня срочные вызовы...

— Я же сказала — не приглашала я вас! — Середит отвернулась, как ребенок, а мистер де Хэвиленд взглянул на доктора и закатил глаза. — Со мной все в порядке. Простыла на днях, вот и все.

— Ваш кашель мне не нравится. — Доктор впервые обратился к ней напрямую: говорил он тактично и даже вкрадчиво. — Расскажите подробнее, как вы себя чувствуете?

Середит по-детски скривила рот, и я не сомневался, что она промолчит, но, переведя взгляд на де Хэвиленда, моя хозяйка ответила:

— Чувствую усталость. Знобит. Болит в груди. Вот и все, пожалуй.

— Позвольте я... — Фергюсон потянулся и взял ее за запястье, прежде чем она успела отдернуть руку. — Да, теперь все ясно. Благодарю. — Он взглянул на мистера де Хэвиленда, и в его взгляде мелькнуло непонятное мне выражение. — Больше мы не будем вам мешать.

— Прекрасно. — Мистер де Хэвиленд направился к двери, помедлил у кровати, будто хотел что-то сказать, и пожал плечами. Затем с рассеянной решимостью, означавшей, что я должен уступить ему дорогу, вышел из комнаты. Фергюсон последовал за ним, и мы с Середит остались наедине. — Простите... Я волновался за вас.