Камни & косы

- Иди.

- Ирг...

- Иди.

Он резко шагнул назад, и я вторично чуть не упала.

- Прости. Я вернусь, скоро.

Ирг молчал. Он опять мне не верил.

- Я вернусь, вернусь!! Пожалуйста!

Два шага – обратно – дались с таким трудом, словно на ногах были тяжёлые колодки. Я остановилась перед Сергеем, но так и не смогла поднять на него глаза.

- Пойдём, поговорим. Ты мне всё расскажешь...

Он кивнул, и мы медленно пошли по аллее. Я знала, что, если обернусь, увижу такое, за что никогда потом себя не прощу. Я и так не прощу... Дай Бог, чтобы Ирг меня услышал. Чтобы смог понять, хоть немного.

Чтобы просто дождался.

Мы долго сидели на скамейке в каком-то сквере, потом я окончательно замёрзла, и мы зашли в первое попавшееся кафе. Взяли по чашке кофе и просидели над ними до самого закрытия.

Сергей, скупо и неохотно, рассказал, как получилось, что он остался жив. Разгар «второй чеченской»: кровопролитные бои и секретные вылазки, глупо гибнущие желторотики-срочники – против хорошо обученных арабских наёмников, временами полная неразбериха и хаос, странные приказы командования, вконец скурившиеся на нервной почве «ветераны»... Даже сейчас, три года спустя, он был верен «подписке о неразглашении» и избавил меня от страшных подробностей той, военной, жизни. Но я в своё время и так узнала достаточно, разыскивая, собирая информацию всеми доступными способами. Надеясь... Я ведь была готова сама ехать в эту «горячую точку», понимала, что это равносильно самоубийству, что я скорее всего ничего не найду. Но я не хотела мириться с неизвестностью – даже с выданной мне, невесте, справкой, что «лейтенант Прилучин С. Н. официально признан погибшим. Место захоронения определить не представляется возможным...» Его друзья-сослуживцы, те, которые тогда были рядом, кому посчастливилось выжить в этом пекле и вернуться, в один голос уверяли, что надежды нет, они видели гибель Сергея собственными глазами, и даже если рана была не смертельная – его стопроцентно добили боевики. Сколько раз было так... Приехавшая в Питер тётя перепугалась моей решимости и срочно затребовала из Германии Айвара, к нему я всегда прислушивалась. Он и убедил меня перестать цепляться за воздух, принять неизбежное и жить дальше. И забрал к себе – «временно сменить обстановку». Это было то, что нужно тогда, и я по сей день очень благодарна Айвару за поддержку, за то, что смогла выбраться из жадных объятий чёрной тоски...

Те немногие Серёжины вещи, что передали сослуживцы, до сих пор бережно хранятся в вильнюсской квартире моих родителей. Форма, нелепый «посмертный» орден, редкие письма, книги... В одной из них – два засушенных лепестка. От тех самых пионов... Внешне несентиментальный, даже суровый, Сергей как-то признался, что оторвал их украдкой в первый день нашего знакомства и решил сохранить. На счастье. Или на память... Теперь уже – на мою память...

Этот день навсегда останется со мной.

Мы с тётей приехали в Петербург. Я уже давно собиралась навестить могилу отца, пройтись по знакомым с детства местам, увидеться с бывшей школьной подружкой, с которой до сих пор переписывалась. Аня позвала меня на свою свадьбу, и я очень обрадовалась этому предлогу. Тётя Нелла не захотела отпускать меня одну и навязалась ехать со мной. Мало ли что... После смерти мамы она, её старшая сестра, всегда старалась «ненавязчиво» присматривать за мной, ограждая от «всяких глупостей». Под ними явно подразумевались особи мужского пола, слишком их много крутилось вокруг смазливой богатой девочки. Её неуклюжие попытки скорректировать круг моего общения всегда меня умиляли, а иногда и злили: я привыкла, что мама и отчим ничего мне не запрещали, да я и сама вроде с головой, соображу, кто чего стоит. Тётя, конечно же, хотела, чтобы я «дружила с хорошими мальчиками из хороших семей», и некоторые мои знакомые привели бы её в натуральный ужас. Поэтому после гибели родителей я непреклонно отклоняла настойчивые зазывания пожить у неё и предпочитала самостоятельность и, как следствие, сохранность бедных тётушкиных нервов.

А вот в Питер тётя меня одну не пустила. Я догадывалась, почему – «чтобы нашу девочку не увёл какой-нибудь ушлый русский, знала я таких...» Конечно, знала: она, как и вся прочая родня, в своё время была решительно против замужества своей младшей сестры. Такие перспективы, будущая стажировка в Европе, карьера – а эта дурочка вдруг до смерти влюбилась в советского лейтенантишку, (красивого, этого не отнять), но совершенно нищего, неустроенного... Родители буквально запирали её дома, но Ауре продолжала тайком бегать к нему на свидания и в конце концов так же тайно с ним расписалась, поставив всех перед свершившимся фактом. Был жуткий скандал... Ауре разругалась с родителями в пух и прах, когда они отказались принять её мужа, и ушла жить в офицерское общежитие. Все ждали, когда она не выдержит этой адской жизни и вернётся. Но она не вернулась. Наверное, ей и вправду было тяжело, особенно когда родилась я, но мама всегда говорила: «всё это мелочи жизни, когда по-настоящему любишь – сможешь выдержать ещё и не такое...» Они действительно любили друг друга, я-то знаю... Второй мамин муж, дядя Алгис, был прекрасным человеком и тоже очень её любил и берёг, но она, по-моему, всю жизнь втайне тосковала по папе. Капитан Виктор Воронов погиб «при исполнении», в мирное время, во время учебных стрельб, когда внезапно обезумевший солдат открыл огонь по своим. Он до последнего пытался его уговорить бросить автомат... Потом солдата признали невменяемым, но в момент просветления он осознал, что натворил, и покончил с собой. Не от страха за свою дальнейшую судьбу, от стыда – потому что капитана уважали и ценили абсолютно все, и не только в его роте. Мой отец и вправду был исключительным человеком...