Страница 65 из 69
На гонорар от Зершторена я купил ей дом в деревне, о котором она всегда мечтала. Правда, она сильно расстроилась, когда я сказал, что не смогу с ней долго там оставаться. Уехав в город и осев в комнате, в которой мы с ней жили: я с самого рождения, мама – почти тридцать лет – я каждый месяц пытался к ней наезжать, но чем дальше шло время, тем реже я у неё стал бывать. Мы порой с ней созванивались. Но мама будто чувствовала, что мне сейчас не особо хочется с ней говорить, поэтому не звонила часто; только если я давно не выходил на связь, она, заволновавшись, под вечер дозванивалась до меня и спрашивала о моих делах. Я всегда отвечал, что дела мои хорошо. Как твоя книга? – спрашивала она. А я отвечал, что порой пишу, но больше занимаюсь сейчас в журналистике. Она говорит, что это хорошо. Спрашивает, почему так редко стал звонить. А я пытаюсь найти отговорку... говорю, что очень много дел, устаю... она говорит... она говорит: ну ладно, сынок, ты отдыхай только, не зарабатывайся, всех денег не заработаешь... говори, что любит меня... говорит, что я её солнышко... что самый любимый... просит, чтобы звонил почаще... я говорю «хорошо»...
«Пока, сыночек!»
«Пока, мам...»
Уронив голову на сложенные на столе руки, плачу...
Я планировал накопить на квартиру. На счете уже была внушительная сумма; а в кредиты залезать не хотел, на меня бы давила эта аура кабалы, принужденности, обязанности. Тихо-мирно гонорары с журналистских заказов я клал на счёт. Роялти с романа я клал на счёт. И все лишние деньги я клал на счёт.
Только теперь зачем мне всё это?
Лежу на кровати, мучаюсь болями в голове.
Таблетки уже не помогают. Съел почти всю баночку, по инструкции – это убойная доза, но даже спать не тянет.
В какой-то момент бросил следить за сменой суток, и если раньше у меня было хотя бы смутное представление о том, какой сейчас день, число, то теперь совсем не разберу в какой я части недели, только свет за окном сообщает мне о том, день ли сейчас или ночь. Ответил ли мне что-нибудь мой друг, я не знаю. Закончив плакать, с высохшими глазами, опустошёнными, с высохшей головой и тоже опустошённой, я, швыркающий, красный, попытался ещё что-нибудь написать для журнала, но ничего не лезло в голову. Открыл файл с «Тополем», почитал его немного... теперь опять нравится. Вполне не плохая проза. Решил ничего не менять и не править. Дочитал до конца, где остановился, зависнув в ступоре вдохновения, ещё почти десять лет назад... поностальгировал по тем волшебным временам детства и юношества. Сохранил незначительные изменения. И отправил редактору. Ему же отослал всё, что когда-либо писал, все черновики за двадцать семь лет своей жизни...
Сделал ремарку, чтобы деньги за всё это отсылал на другой счёт. Указал номер счёта моего друга.
Закончил со всеми делами в этом мире.
Поставил точку.
И в «Тополе».
И в своей летописи.
Закроюсь сейчас здесь. И буду сидеть, спать. Мучиться головной болью. И ненавидеть всех, кто нарушает мою тишину. Моё святое затворничество.
Таблетки, по всей видимости, наконец-таки начинают действовать. Боль растворяется. С трудом держу глаза открытыми, в голове всё плавает, будто мозг задвигался и стал самолично размешиваться, перетекать, меситься, точно тесто... то собираясь в один комок, то растягиваясь, как карамель... обретая перламутровый перелив.
Чуть ли не падая, добредаю до всклоченной кровати.
И уже едва что-то разумею в этом мире...
... жую.
Большими ложками
Впихиваю в рот
Варёные овощи.
Вкус
Отвратный
Растекается со слюной
По гортани
И нёбу.
Начиняю до упора
Рот
Нашинкованными
Варёными
Морковью и свёклой.
Пытаюсь жевать,
Но щёки распирает
До острой боли.
Их сводит.
Язык немеет.
А всё продолжаю,
Не теряю надежды
Всё это прожевать
И благополучно
Проглотить,
Насытившись
Этой гадостью.
Подумываю о том,
Чтобы вывалить изо рта
Всю ту мерзостную
Оранжево-фиолетовую,
Обслюнявленную
Массу.
Но стыдно
Перед людьми,
Которые,
Так же, как и я,
Собрались здесь
За обедом.
И я, задыхаясь,
Жую.
Слышу.
Опять.
Холодильник гудит.
Слышу.
Опять на улице собирается молодёжь.
Будут орать.
И вот – орут. Включают музыку, обильную басами. Им весело.
Я же пытаюсь уснуть. И не получается. Слышу холодильник. И ненавижу его. Слышу людей внизу. И ненавижу их.
Всё более мной овладевает это едкое чувство, всё более мои руки поддаются трясучке, всё более мои зубы трутся друг о друга, нижняя челюсть елозит по верхней, эмали всё меньше и меньше, и терпения всё меньше.
Они собираются всегда под моим балконом. Будто специально.
И галдят.
Что ж, думаю, пусть так. По крайней мере, сейчас моя мечта сбудется.
Обнаруживаю себя сдвигающим ненавистный холодильник с места. Натужно, со скрипом. Всё ближе к балкону.
Баночки трясутся, бутылочки трясутся, гремит и позвякивает. А я всё ближе. Всё ближе эта ночная прохлада. Всё ближе эти кованые перила. Ближе воздух. И ближе сотрясение этого воздуха дурацкой музыкой для умственно отсталых.