Страница 39 из 69
«Ладно, конечно, всё это спорно,» – говорит актёр.
«Ну а как ещё иначе? – отвечает мой друг. – В какой-то степени всё в нашей жизни – это блуждание на ощупь. И чёрт знает, куда тебя это всё заведёт. – Пьёт он очередной бокал вина».
«А о ком ты говорил, – спрашиваю я, – “какому-то хорошему человеку”? Кто это?»
«А кто его знает?» – отвечает он уклончиво.
«Ты что, сам не знаешь, о чём говоришь?» – не унимаюсь я.
«Да нет, – отвечает писатель вместо режиссёра. – Здесь всё предельно просто. Родители этого гипотетического ребёнка – антисоциальные личности, грубые, омерзительные животные; не с них же ему брать пример того, что хорошо, – он их и сам, определённо презирает; чтоб это бедное чадо хоть что-то стало собой представлять и мало-мальски отличаться от прочих подрастающих общественных паразитов, в его жизни должен появиться такой человек, который будет иметь над ним влияние. И, я согласен, этому человеку нужно будет посвятить себя всего воспитанию этого уже развращённого ребёнка, сколь бы мал он ни был».
«М-да-а... – вздыхает режиссёр. – Такие маленькие, а уже такие уроды».
«Ага... – писатель тоже вздохнул. – И в этом случае есть лишь три пути: самый распространённый – пустить всё на самотёк; самый сказочный – любовью и лаской исправить этого зверёныша; и самый действенный...»
«Удавить..?» – вклинивается мой друг-порнограф.
«Увы...» – кивает писатель, поджав от досады губы.
«Да вы с ума сошли, – восклицает актёр. – По-вашему, всех нужно удавить к чёртовой матери?! Как так-то?»
«Ну вот опять в тебе заговорил червяк светского гуманизма, – отвечаю я. – Мы сейчас предложили лишь самый действенный способ борьбы с неутешительным следствием...»
«Массовым скотством,» – уточняет режиссёр.
«Да, – киваю я. – А с причиной можно бороться лишь... ах... м... чёрт... – не нахожу я хорошего и положительного ответа. – Чёрт, выходит, что нужно удавить всех выродков, чтоб они не плодились! Вот. А людей оставить».
«Это, кстати сказать, собственно, и есть ядро его теории, – насмешливо-доверительным тоном говорит режиссёр актёру. – А то ты постоянно спрашиваешь, а я постоянно не нахожусь, что тебе ответить».
«Если кто-то посчитает это кощунственным и нереальным, то это больше уж нереально, чем кощунственно».
«Подожди, – прерывает меня актёр. – А какие критерии?»
«Критерии?»
«Да, критерии. Как ты будешь выяснять, кто тварь, а кто человек?»
«Хм-м... – посмеиваюсь я. – Не думай, что это так уж сложно понять, кто есть кто. Ты и сам каждый день это делаешь. И я, и он, и все мы».
«Так можно друг друга передавить, – продолжает актёр. – И никого уже не останется, чтоб теории строить».
«Поверь... если бы так оно было... стало... было бы жить куда лучше,» – говорю я.
«Ты мечтаешь искоренить зло?»
«Только это мне и остаётся: мечтать удавить и растоптать».
«А если в своём этом разрушении вдруг ошибёшься и уничтожишь не отродье, а человека? Что тогда?»
«В этом одна из проблем моей теории – в этой фатальной погрешности...» – отвечаю я актёру.
«Всё это навсегда останется областью домыслия: зачистки не случится из-за страсти общества к гуманизму и человеколюбию, – которые порой доходят до абсурда,» – говорит мой друг.
«Словарное значение слова “демократ”» – обращаюсь я к нему.
А он, улыбаясь, отвечает: «”Это конченный ублюдок, который будет бороться за право убивать детей, но при этом круглые сутки оберегать серийных убийц”»[14]
«Хм-м-м, – посмеиваюсь я, – всё верно».
«Это вы к чему?» – интересуется актёр.
«К тому, – отвечаю я, – что у общества должны быть чёткие ориентиры того, кому помогать и кого оберегать: сволочей ли от долженствующего наступить правосудия или же людей от этих самых сволочей? И давать ли право всяким упитым шлюхам и их трахалям рожать детей, или же кастрировать их к чёртовой матери, защитив тем самым множество людей, в частности, и того нерождённого ребёнка от поганой жизни в том гадючнике, который ему уготовили его никудышные родители?
«Да: и общество от этой свиньи, которая затем из него вырастет,» – вставляет мой друг.
«Угу, – киваю я, покусывая губы. – Вот ядро моей селекционной теории. Суть не в бессмысленных уничтожениях и разрушении, суть в попытке создания идеального общества».
«И скольких же для создания этого общества нужно уничтожить?»
«Этого никто пока не знает. Одно знаю точно: когда это случится на земле воцарится мир и покой».
«То есть никогда?»
«Именно... – киваю я актёру. – В том-то и заключается величайшая трагедия человечества как вида. Одно я знаю точно: идеи нигилизма в какой-то степени здравы – без разрушения старого невозможно воздвижение нового».
«Хм-м... – посмеивается мой друг, – революционер хренов».
«К тому же, – не обращаю я внимания на ремарки режиссёра, – никто и не говорит о том, что кто-то собирается разрушать всё дотла, до самого основания – уничтожению необходимо подвергнуть лишь саму болезнь».