Страница 11 из 12
— Дагон – это проклятие острова Форс, — царь опять слегка растягивал слова, но сейчас речь его звучала иначе, не с надменной издёвкой, а искренне, отбросив всё напускное, мелодично, плавно лилась, будто песнь скальда, — Дагона породил Посейдон в наказание людям. Человек возомнил себя в гордыне своей хозяином всего сущего и разрушал всё, до чего только мог дотянуться.
Будучи властелином того, что ходит по земле, он не насытил алчное своё сердце и обратил свой взор к морю. Без числа было множество выловленных им редких рыб и морских гадов, сундуки наполнялись отборными жемчужинами, ломались ветви кораллов ради дорогих безделушек, а обломанный коралл уже никогда не вырастет заново… Берега были завалены гниющими трупами акул, убитых ради добычи акульего зуба и печени. Мёртвых китов бросали обратно в море, забрав китовый ус и жир, и чайки терзали зловонные, разлагающиеся на солнце туши.
Смотрел на эти бесчинства Посейдон, и гнев закипал в сердце Морского Бога. И когда возжелал тогдашний царь острова Форс – Асвальд Меднолобый получить трезубец Посейдона и на пиру бахвалялся, что станет вызывать морские грозы, чаша терпения Властелина Морей и Океанов переполнилась.
Ударил Посейдон золотым трезубцем в скалу в самом сердце Океана, и из огня, воды и камня породил Дагона – полурыбу-получеловека, чудовище со щупальцами осьминога вместо рук.
Страшную дань наложил Дагон на жителей острова Форс. Каждую весну требовал он дюжину самых красивых девушек и юношей, которых забирал с собою в море, и никогда уже не видели они голубого неба и весеннего солнца, и безутешны были родители их в горе своём.
И Асвальд Меднолобый, и все цари, что правили после него, поднимали свой флот против Дагона, но всякий раз терпели поражение. Никому не под силу было сразить его. Я тоже оказался бессилен со своими кораблями.
— Почему, Феанор? – у Арии слипались глаза, сказалась усталость напряжённого дня, и голос царя долетал до неё будто издалека. Она пригрелась в его руках и почти дремала.
— Он неуязвим, моя дорогая, — пояснил Феанор, — его не берёт ни меч, ни камень баллисты, ни копьё… В последней битве с Дагоном я погубил лучших своих людей и едва сам не лишился головы.
Я пробовал всё. Десять лет лучший кузнец Острова ковал самый прочный меч, а когда клинок был готов, он раскалил его докрасна и погрузил в грудь Кеннета – дьявола в человеческом обличии, самого свирепого пирата, что когда-либо орудовал в моих морях.
В последней битве мой флот потопил его корабли и пленён был мною Кеннет. Он был сильным воином, не знающим страха, не умеющим отступать, и его дух перешёл в меч, и клинок получил его имя – Кеннет…
Надеялся я, что, обладая таким духом – хитрым, изворотливым, злым и жестоким, храбрым до безрассудства, сразит меч Дагона, но тщетны были мои надежды. Клинок, откованный из дюжин полос закалённой стали, разбился о грудь чудовища, точно ледяная сосулька, сорванная с крыши сарая для забавы мальчишкой. Тогда я чудом остался жив, потеряв треть моего флота в битве с Дагоном.
И я обратился к Руанской Королеве, встал перед нею на колени, умоляя дать мне Меч, что Закалён в Пламени Ада и Разит Без Промаха, тот меч, что принесла она из Белой Пустыни, когда вошла в Святилище Ангела Света с Последним из Ордена Сов. Но Королева отказала в моей просьбе. Она сказала, что владеть Мечом может лишь тот, кто сумел взять его из сердца святилища Ормузда.
А потом она рассказала мне о тебе, Ария, о том, что ты – то последнее лунное дитя, о котором говорили древние книги, — рука его легонько коснулась лунной отметины на её плече – родимого пятна в форме полумесяца, - ты - та самая девушка, которая войдёт в море и сразит Дагона, освободив мой народ от страшной дани. Пришло твоё время, Ария – время решающей битвы.
— Какой он – Дагон? – спросила она, из последних сил борясь со сном.
Феанор бессознательно подтянул её к себе ближе, обнимая, устраивая удобнее, как засыпающую на коленях домашнюю кошку.
— Дагон страшен до отвращения, моя милая. У него лицо человека, белое, бескровное, как рыбье брюхо, и глаза тоже рыбьи, круглые, белые, пустые, мёртвые… И рыбий рот с множеством мелких, длинных, острых, точно иголки, зубов. Грудь у него тоже человеческая, но вся заросшая крепкой рыбьей чешуёй. Хотел бы знать я, из чего откована его чешуя, о которую разбиваются многослойные стальные клинки! Руки Дагона – это щупальца осьминога, длинные, серые, скользкие змеи. Он хватает, опутывает этими щупальцами, как верёвками, и тащит к себе, и впивается в горло своими длинными острыми зубами и пьёт кровь, покуда не выпьет всю, до последней капли… А вместо ног у него громадный рыбий хвост…
Громкий всхрап оборвал его на полуслове. Феанор удивлённо посмотрел вниз. Ария заснула в середине его рассказа, как это часто бывает с детьми, когда их валит с ног крепкий сон там, где застанет.
— Дагон, увидев тебя, со страху зароется головою в песок, — задумчиво протянул Феанор, поднял руку и стёр ниточку слюны, сползшую на подбородок царицы.
Подтянулся назад, откинулся спиной на шёлковые подушки, бережно притянул к себе новобрачную супругу, обнял, укладывая её поудобнее, подхватил край лёгкого покрывала, укрыл её.
Теперь ничто не мешало ему любоваться ею, рассматривать черты её лица, трогать кончиком пальца длинные ресницы, касаться нежной, покрытой пушком щеки, вдыхать запах чистого, юного тела.
Такая хрупкая спящая Ария рождала в его сердце смуту странных чувств: тихого, благоговейного восторга и протеста тому, что должно было свершиться вскоре. Если бы в его власти было не допустить той грядущей битвы!
Феанор не стал гасить светильники, не захотел вставать, пожалел тревожить сон своей царицы. Пусть горят, покуда не выгорит в них всё масло. Он наклонился и чуть коснулся губами чистого высокого лба девушки.