Страница 67 из 174
Это сцена 13.
В ролях:
Виктор Палец.
Муся Бурлескман.
Куча маргарина.
Не появляющаяся Аделина.
Присутствие Адели.
Намек на Аделину, куда бы вы ни посмотрели.
Читать голосом... Да можете вообще не читать, ну вас в пень.
Аделина.
Аделина!
– Аделечка!
Тщетно.
Она не появлялась.
Как не скрипел ненавистным горлом Палец – Аделя оставалась невидимой.
Темнотой в темноте.
Ультразвуком в тишине.
Пылинкой в космосе.
Мыслью.
Воспоминанием.
Но никак не реальностью.
.
.
.
«Не плавь маргарин!» – так она говорила ему тогда. Она всегда говорила это, когда Виктор пускался в удивительное путешествие по своему желудочно-кишечному тракту вниз, и проваливался в бездну прошлого, и говорил, говорил, говорил о прошлом, пока Аделина не затыкала его рот своим. И Виктор отвечал.
.
.
.
Да, и переносился из прошлого в чарующее… никогда. Ни будущего, которое пугает. Ни прошлого, в котором обиды. Ни настоящего, в котором зуд и кашель. В «никогда», где нет ничего, кроме её липких и сладких губ. Но губы эти всего лишь игра. Они не были ненавистным телом. А посему Палец стремился к ним вновь и вновь. Втайне от Раисы, втайне от всех. Даже втайне от себя, от другого себя – беспросветно дремучего, нелюдимого абсолютно.
.
.
.
Аделина не появлялась. Как ни звал её Виктор – все тщетно. Она говорила, что в теле – слишком больно, иногда появляясь на периферии зрения, но всегда быстро исчезая.
Они же договаривались!! С него – тело, с неё – прилет в это самое проклятое тело!!!
Но тело не подходит... – раздался шепот.
Палец фыркнул добровольно травмированным носом, начал озираться по сторонам (как хорошо, что он сдержал себя от желания выколоть глаза).
Я тут.
Палец повернулся на шепот. «Я тут» – это значило сзади, на секунду. Как только Палец повернулся, Настя исчезла.
Я тут.
Палец обернулся в другую сторону. Там уже никого не было. Только Раиса копошилась в своем нагромождении подушек и одеял. На Палеца иногда попадал взгляд озабоченных дебильных глаз. Виктор сдержал плач и отвернулся.
Я тут.
Это означало «рядом с таксофоном, вот моя тень – между проводов и кабелей».
Я тут.
Это звучало в галерее пробирок, банок и колб.
Я тут.
Так шелестели страницы журналов и фотоальбомов, заклеенных прошлым и исписанных прошлым.
– Где ты? Покажись хоть на минуту! – спросил Палец у тишины, и она не ответила. Не было тут Адели.
.
.
.
Саксофон разрывался.
Палец покатился.
А еще он – чертыхнулся. Кто же посмел тревожить его покой? Так Палец думал всякий раз, когда кто-то трубил в саксофон. Но в глубине души Палец радовался. Очень глубоко. Почти в районе пупка души. Это там же, где настоящий, телесный пупок, только душевный.
Палец «споткнулся» о непонятный камушек, колесо резко приподнялось и так же опустилось. Но Виктор не перевернулся. Просто чертыхнулся и дальше покатился.
Саксофон по-прежнему разрывался.
Виктор подъехал к двери и открыл глазок.
Да, все так, как и говорил Токарский. И красно-черная маска арлекина, сигналящая о том, что пришедшая именно та, кто нужна Палецу. Он обрадовался.
– Заходите.
Скрип двери, шуршание её металлического тела по полу, стук каблуков.
– Зашла! – крикнула дама.
Палец осмотрел её. Под маской зияла лошадиная улыбка, над маской не было ни одной морщинки. И – рыжий парик. Кучерявый. Дама стояла на каблуках, дальше её мускулистые ноги обтягивали колготы. Или, скорее, чулки, ибо одна нога была в красной ткани, а другая, в черной. Соответственно и туфельки были: красная и черная. Женщина, уловив взгляд Палеца, сказала: