Страница 17 из 94
- Ты рубля не приносил на содержание семьи и не спрашивал откуда брались деньги, обормот! Полагал, наверное, что желтенькие кружочки эти растут на поле чудес, а будущие офицерские жены там их с веселыми песенками собирают, прискакивая от избытка сил, и несут в корзиночке домой. Дивлюсь, как ты меня за нерадивость не упрекал, дескать, маловато для нормальной жизни...
Степа сидел в туалете тихо, как мышка, хотя слышал всё. Да, тогда денег было в обрез, а чего это ей стоило? Страшно вспомнить! Одновременно работать аккомпаниатором в хореографическом классе, "скрипеть" в цирковом оркестре, ставить договорные детские музыкальные праздники и еще реально проводить уроки пения в детском садике! Восемнадцать - двадцать часов в сутки, без выходных и проходных, зато с удвоенной нагрузкой по праздникам!
- И так пять лет, как один день, - высказывалась Ирина, для которой то время слилось в угрюмое мелькание спиц в беличьем колесе дней, недель, месяцев, весен, осеней, зим, лет, - пока ты учился козырять и ходить строевым шагом! Сытый, гладкий жеребец, на что годится твой диплом, если ты даже не решился пойти дежурным техником, хоть на полставки? Трутень, нашел себе удобный режим копчения небес! И сейчас, когда я только-только вынырнула из безысходного водоворота копеечных заработков, ты смеешь вякать...
Переговорный пункт остался за спиной, а воспоминания вились над Ириной. Она еще не остыла, поскольку выговориться в тот день не удалось, так много боли накопилось за годы супружества. Старший лейтенант Ермаков и после окончания училища приносил домой такие гроши, что считаться кормильцем никак не мог. Зато существование своё упорядочил в высшей степени!
В три часа дня - домой, натрескаться от пуза, посмотреть телевизор и в одиннадцать ночи уснуть, напялив сеточку для волос, чтобы не всклокоталась прическа. Вот она, ни в чем не повинная сеточка, и вызвала в Ирине особенную ненависть к Ермакову. Как и холеные ручки, с гладенько закругленными ноготками! Как бережное заклеивание пластырем мельчайших царапин на теле!
В той обличительной речи не прозвучало, что её собственные руки видят маникюрные ножницы, кусачки, пилочку и лак раз в неделю; что прическа - наскоро и безжалостно расчесанный, потом снова стянутый резинкой хвост. А так хотелось сказать холёному офицеру, чтобы не смел спрашивать, любит ли она его!
Если ежедневный макияж - это губная помада, в спешке наложенная перед мутным зеркалом, то неужели о любви подумает припозднившаяся жена, обнаружив сеточку на аккуратно причесанной голове сладко сопящего супруга? Слова ненависти, вот что бессильно шепнет измученная труженица, без рук, без ног доползая до постели!
Ведь ей и укладываться предстоит очень тихо, чтобы не потревожить чуткий сон вояки. Ибо, пробудившись, изо всех нерастраченных сил начнет бравый офицер канючить, выпрашивать супружескую обязанность. А нет никаких сил на спор и обреченно уступает она, тратя потом в ванной комнате драгоценные мгновения на смывание омерзительно воняющей спермы.
Ирина Ермакова, которой девятиклассница Ирка Обора, без ума влюбленная в первого красавца школы, давно уступила место в супружеской постели, неприязненно содрогнулась, вспомнив Степины объятия. Она слишком хорошо помнила (так спасенные, чудом несостоявшиеся утопленники, помнят и страшатся воспоминаний о заливающейся в легкие воде) - как тяжкий груз материальных проблем, бесконечные заботы о выживании, с каждым днем все глубже топили ее, утаскивали вниз из чистого мира, куда она стремилась с детства.
Она никогда не могла описать его, тот мир. В нем люди любили, воспитывали детей, ходили в театр, слушали оперу. У них на все находилось время, всех окружала чистота помыслов и поступков, без пошлости и насилия. Мир, собранный из прочитанных ею книг, был реален, достижим. Лишь денег и времени не хватало войти в него. Кончиками пальцев, только самыми кончиками пальцев удерживалась Ирина за порог своего мира, понимая, что падать нельзя - возврата не будет!
Она удержалась, выжила, не поступилась собой. Но тот ужас медленного "обыдления" - никогда не забудется. Ермаков бы не узнал о пережитом ею, но сам напросился на отповедь и финальный вопрос:
- За чей счет ты дальше жить намерен, трутень?
Ирина вошла в общежитие, открыла дверь своей комнаты. Повесила плащ, закурила и распахнула форточку. Воспоминания рассеялись, словно дымок в потоке свежего московского воздуха!
Глава тринадцатая
Виктор. Миранда
Все получилось не так. Поздним утром вернувшаяся жена услышала от Виктора:
- Развод. Мне помощники в постели без надобности.
- Сам натрахаешься в рейсе с кем попало, а мне потом претензии высказываешь, чтобы с толку сбить! Валишь с больной головы на здоровую! Я здесь у мира на глазах, а ты? Ни одна душа не видит, сколько плечевых берешь! Как только заразу не притащил еще?
Жена истерично ругала Виктора за подозрения, только укрепляя его уверенность в лживости этой поселковой шлюхи. Объявив, что уйдет вместе с дочерью, Виктор отправился по делам. Дверь отсекла Миранду вместе с воплями. Вечером, начав собирать чемоданы, он не обращал внимания на речи жены. Но, забежавшая в комнату и в голос ревущая дочь, остановила его:
- Папочка миленький, останься! Пап, не уходи! Не надо!
Виктор не понял, в чем дело - утром Каролинка с радостью согласилась уйти с ним. Что могло измениться?
- Папочка, не уходи, прошу тебя, - слезы струились из глаз дочери неостановимо, она не плакала - выла, как никогда прежде, в голос.
Отец встревожился не на шутку:
- Почему?
- Папа, я прошу тебя, не уходи, я без тебя не могу жить, - у дочери была настоящая истерика.
- Мы вместе уйдем, Каролинка, я тебя не оставлю!