Нулевой километр

Подхожу ближе, так, что слышу каждый вдох Бирюкова, и прижимаюсь лбом к его перепачканной бурыми пятнами груди. Стою, лишь мгновение не позволяя себе шевелиться, и вот уже куда смелее обнимаю мужскую талию. Непривычно. Не так, как это бывало прежде: ни дрожи в коленях, ни одной мысли о горячих губах, что сейчас потонули в кудрях на моей макушке, ни острой необходимости избавиться от этого чертового тесного платья, только рой бабочек в животе, что прямо сейчас пробирается выше и щекочет своими разрисованными крыльями мой воспаленный мозг. Обнимаю вполне невинно, но стоит почувствовать на себе его руки, осознаю, что именно это и станет точкой невозврата. Переломным моментом, ведь в своей погоне за очередной галочкой в списке моих воздыхателей, я вряд ли подозревала, что испытаю такую феерию от бьющего в нос аромата его геля для душа. Вовсе не секс, которого между нами не должно быть по ряду причин, может заставить меня полностью раствориться в Максиме, а это необъяснимое, ни на что не похожее ощущение нежности, растекающееся живительным теплом по онемевшему телу.

– Не буду я реветь, – не знаю, зачем произношу это вслух, но очень надеюсь, что это обещание поможет ему расслабиться, ведь ни один мужчина не вынесет затяжной бабской истерики. – И рубашку твою зашью.

В знак благодарности за необходимую мне поддержку. Хотя, если быть честной, я бы предпочла штопать не мягкую фланель, а размашистыми стежками пришить себя к его ладоням. Капроновой нитью, чтобы даже его натренированные руки не смогли разорвать этой связи… Впрочем, какой в этом смысл, если у судьбы свои ножницы, и режут они без разбора? Кромсают, сея по сторонам останками моей несовершенной жизни под жуткий хохот незадачливой портнихи.

– Не стоит, – смеется, и его грудной смех проходит вибрацией по моему животу, получше электрического разряда заводя остановившееся сердце. – Выброшу. Ее уже не спасти.

Как и меня. И если сейчас не отступлю, не перестану млеть от близости ставшего для меня таким важным шофера, одному богу известно, насколько мучительной будет моя смерть.

– Туфли, – бью себя по лбу и быстро семеню к скамье, хватая их за тонкие кожаные ремешки. – Пошли.

Только сейчас мне плевать. Потому что ощущение его ладони в моей определенно стоит тех нечеловеческих мук, что я испытаю прежде, чем в последний раз взгляну в предрассветное небо.

Глава 33

У меня есть пять дней. Последние каникулы перед решительным боем, на время которых я отключаю мобильный, остро нуждаясь в оторванности от мира. Тихомиров все равно не позвонит, ведь Света явно решила бороться за свою семейную жизнь и теперь только и делает, что засоряет ленту дурацкими кадрами их размеренных будней: вот Руслан за завтраком, рассевшийся за плетеным столом на зеленой лужайке; он же с капельницей устроился на удобной кушетке и внимательно вчитывается в деловой глянцевый журнал; вот они уже вместе. Сидят, прижавшись друг к другу, и делают вид, что не замечают бдительного фотографа, выхватывающего объективом даже для меня очевидный факт – им хорошо вдвоем.

– Будешь?

– Нет, – грубо отмахиваюсь от Рыжего, с трудом удерживающего в руках арбуз, и вновь отпиваю кофе из кружки, оставленной на столе Бирюковым.

И для меня это дико – давиться горькой холодной бурдой только лишь потому, что керамики касались его губы. Касаться своими, делая небольшой глоток, а после проводить по ним языком, желая распробовать вовсе не вкус перемолотых кофейных зерен…

Мне стоит остановиться, тем более что, проснувшись утром, я четко решила держать дистанцию. Пока не стало хуже, вместе с тем, как алкоголь выводится из моего организма, вытравить эту нелепую привязанность, повисшую на шее тяжелым камнем. Не подпускать к себе неугомонных детей, которых сама же и предам, а спустя время обязательно обвиню в неспособности меня переделать; абстрагироваться от переживаний о бывшей подруге, которой сама же отрезала возможность списать произошедшее на простое недопонимание; окончательно избавиться от мыслей о матери, ведь, по сути, одним шрамом больше, одним меньше – какая разница? Я ведь и так изуродована, и очередную царапину на испещренном рубцами теле никто уже не заметит.

И что самое трудное, я решила перестать видеть в Максиме мужчину. Так что либо это похмелье и громкий крик о помощи обезвоженного организма заставляет меня хлебать чужой кофе, либо я просто разучилась придерживаться прописанного до мелочей плана и внезапно открыла в себе талант к импровизации.

- Гадость, – скорее первое, и от этого мне становится чуточку легче. – С детьми погулял?

– Нет, – Ярик замирает, удерживая рукоятку воткнутого в гигантскую ягоду ножа, и его пушистая ржавая бровь молниеносно ползет вверх. – Ты же сама хотела. В парк или куда вы там собирались?

Точно. С Айгуль и ее ужасным котом, которого Артур мечтает выгулять на поводке. Только люди, решившие порвать с болезненной зависимостью, вряд ли идут на такие безумства и часами разглядывают доверху наполненный водкой стакан.

– Я передумала. Так что бросай все и тащи свой зад во двор.

– Юль, я не могу! Я занят!

– Чем же? Набиваешь живот? Неужели, настолько соскучился по складкам на боках? – усмехаюсь, даже не помышляя вымыть за собой посуду, и, потуже затягивая на талии пояс халата, бреду к двери. – В принципе, мне плевать. Сидите дома, только мелким скажи, чтобы не шумели. У меня от них мигрень.

Или от собственной черствости, что постепенно высушивает клетки, превращая меня в бездушную статую. Ведь только камень, пусть и нагревшийся от усердной работы тесака, способен так безжалостно наплевать на ожидающих семейной прогулки детей. Им ведь не объяснишь, что так правильно. Что это к лучшему — увидеть сейчас, кто я есть на самом деле, потому что в конечном итоге карты все равно вскроются, и звон разбивающихся о суровую реальность иллюзий они вряд ли снесут достойно.

Валюсь на диван, мысленно благодаря Бирюкова за его пристрастие к утренним пробежкам, и вновь с головой ныряю под одеяло, почти мгновенно проваливаясь в сон.

Или это не сон вовсе, и меня действительно касаются чьи-то пальцы? Чей-то голос ласкает слух, пусть и звучит довольно грубо?

-Ты сдурел? — протираю глаза и подтягиваю колени к груди, стараясь укрыть обнаженные ноги Лидиным махровым халатом.

Заморозки коснулись не только моего сердца: солнце скрылось за тучами, зной потушил проливной дождь, а ветер так и сквозит из щелей в рассохшейся оконной раме. Без одеяла теперь прохладно, и от одного вида свалившегося на пол пододеяльника, мое сердце пропускает краткий удар.

- Это ты сдурела. Айгуль уже час на кухне сидит, ждет, когда ты оденешься. Ты вставать собираешься?

- Там дождь, — переворачиваюсь на другой бок и смахиваю с руки упавшую с волос Максима каплю.

Мокрый насквозь, а задает такие глупые вопросы, наперед зная, что я не стану марать дизайнерскую обувь глиной только лишь потому, что сестра уже нарядилась в свой новенький спортивный костюм. Прежняя я не стану, а та двинутая Щербакова, что терялась в присутствии собственных братьев, вчера испустила последний вздох на его же груди.

- Значит, в кафе их своди. К обеду погода должна проясниться.

- А ты у нас синоптик? Менеджер, первоклассный таксист, незаменимый усатый нянь и высоконравственный моралист. Чего еще я о тебе не знаю?

– Много, – даже не думает обижаться и неспешно бредет к окну, тут же распахивая выцветшие шторы. – К примеру, что я терпеть не могу истеричек. Но если сегодня тебя распирает от желания поругаться, боюсь, придется найти кого-то другого. Я не в форме.

А я, кажется, уже не хочу… Чувствую, как на смену злости приходит какая-то обреченность. Парализует, заставляя удерживать взгляд на мужской спине, и бьется в голове только одной мыслью – отмахнуться от его власти над моим телом, разумом и глупым сердцем будет куда сложнее, чем бросить в раковину чертову кофейную кружку. Нереально, ведь он не Лида, чей образ я заточила в темницу своего сознания за секунду, уже по памяти укладывая на прежние места кирпичи, лишь однажды осыпавшиеся рыжей крошкой из, как мне казалось, непробиваемой стены. Он не Соколова, напоминающая о своем уходе лишь тупой болью за грудиной, которая когда-то все равно сойдет на нет. Он что-то новое, еще совсем неизведанное и этот недуг вряд ли поддается лечению.