Нулевой километр

– Давайте, – Юля даже рукой машет, надеясь, что это заставит детей ускориться. Опасливо оглядывается, стараясь не встречаться взглядами с девочками, что неловко мнутся у машины, и, не выдержав, подталкивает старшую в спину. – Лен, ведь можно поторопиться? Люди уже из окон повылазили – хочешь, что бы к вечеру весь город нас обсуждал?

– А они и так будут, – и не думает двигаться с места любительница толстых талмудов и, окинув нас серьезным взором, поучительно произносит:

– Ты разве не знаешь, что для перевозки детей нужны специальные кресла? Это ведь средство повышенной опасности, я без удерживающего устройства не сяду.

– Сядешь. Либо пешком пойдешь, – вот ведь семейка, не правда ли? Вступают в поединок взглядами, и ни одна не собирается сдаваться. Лена деловито подтягивает на нос свои допотопные окуляры, а ее высочество Щербакова складывает руки на груди и нервно поддергивая ногой. – Я жду.

– А если он в дерево въедет?

– Вряд ли, – раз уж речь идет обо мне, считаю нелишним вставить хоть пару фраз. – У меня стаж большой.

– Правда? Вы ведь молодой еще…

– Зато опытный, – улыбаюсь и жестом приглашаю ее внутрь. – Обещаю не гнать и внимательно следить за движением. На тот свет я не тороплюсь.

– Отлично. Раз уж все так удачно складывается, и пускать машину с утеса наш водитель не планирует, может быть, уже устроишь свою задницу на сиденье?

Честно, я и не думал, что она начнет лебезить перед ними, станет сюсюкаться и попеременно осыпать поцелуями их лица. Не тот она человек, от кого стоит ждать теплоты и ласки, ведь профессия все же берет свое – если в кармане нет крупной купюры, можешь и не мечтать, что западешь ей в душу. Только понурый вид Лены, что закусывает губу и быстро отворачивается, принимаясь разглядывать дерево рябины, даже меня не оставляет равнодушным: делаю шаг к ней навстречу, и, потеснив начальницу, галантно придерживаю дверь:

– Карета подана, принцесса. И этот конь славится на всю округу своим спокойным нравом, – даже руку ей подаю, игнорируя ехидный смешок за своей спиной. Меня куда больше заботит девчонка, что, покраснев, приподнимает уголки губ.

– Большей глупости я в жизни не слышала. Если ты и женщин клеишь подобным образом, то неудивительно, что у тебя до сих пор нет на пальце кольца, – устроив младшую сестру рядом с остальными, Юля с шумом захлопывает дверь. Не знаю, что ее так злит, но не сомневаюсь: когда все, что дремлет внутри нее, все-таки найдет выход, пострадают даже случайные свидетели ее нервного срыва.

– Ну, вы вот у нас профи по части обольщения. А результат нулевой, – выруливаю со двора и перебрасываю через плечо ремень безопасности. – Так что не вам судить.

Дорога до типичной для этого городка пятиэтажки занимает всего пять минут. Но, если быть честным, еще никогда для меня время не тянулось так медленно. Подобное молчание угнетает: вроде бы тишина, а в ушах так и звенит от невысказанных мыслей. Даже Богдан, что прижался к плечу рыжего паренька с огромным фингалом под правым глазом, старательно сдерживает слезы. Шмыгает носом, куксится и с нескрываемым ужасом поглядывает на Щербакову, а стоит ей повернуться, и вовсе, прячет лицо на груди неопрятного паренька.

– Свою кровать я тебе не отдам, – доносится сзади недовольный голос подростка, стоит мне остановиться у подъезда.

– Больно надо. После тебя я в нее ни за что не лягу, – брезгливо морщится Юля, всем своим видом показывая, что говорит чистую правду.

– Конечно! Ты ведь у нас цаца московская… Чего с собой ортопедический матрац не прихватила? И простыни шелковые?

– У тебя, я смотрю, голос прорезался? – разворачивается резко, цедя сквозь зубы. – Надо будет, куплю. А свой сарказм засунь-ка подальше.

– Конечно, купишь, – не унимается мальчишка, с разрисованной физиономией выглядя довольно устрашающе. – На себе ты не экономишь. А о семье и думать забыла. Пошли малышня, а то эта фифа без нас дорогу не найдет. Забыла уже, наверное, где ее родственники живут.

Просить их дважды не нужно.

– Ни слова, – останавливает меня жестом начальница, когда молчаливая компания покидает салон, и устало растирает виски, давая себе секунду, чтобы прийти в себя. И знаете, эта картина дорого стоит: всего лишь крохотное мгновение передо мной молоденькая девчонка, на чьи плечи свалился неподъемный груз. Глаза блестят от непролитых слез, а губы подрагивают, поэтому она так сильно впивается в них зубами, что они мгновенно краснеют. Что с ними стряслось? И где родители этой оравы?

Девушка ведет головой, набирает в грудь побольше воздуха, и вот уже произносит куда спокойнее:

– В центре города есть небольшая гостиница. Переночуй там, а завтра решим, что с тобой делать, – голос твердый, а взгляд пустой, разве что кристаллики льда нет-нет да впиваются в кожу, стоит Щербаковой взглянуть на меня своим янтарным взором. Ответа она не ждет, и единственное, что мне остается, бросить тихое «хорошо», в ссутулившуюся спину скрывающейся в подъезде девушки.

– Даже про сумку забыла, – говорю сам с собой и нехотя заглушаю двигатель.

Юля

Все. Я выжата. Зла, опустошена, устала как собака, что тащила в зубах поводья зимних саней, в которых устроилось пятеро крепких мужчин. И пусть мои мучители всего лишь дети, за этот час они сделали невозможное: вывернули меня наизнанку, а потом торопливо запихнули обратно скудное содержимое моей души. Не припомню, чтобы когда-то моя кожа зудела от взглядов, что, как приклеенные, следят за каждым моим действием. За тем, как я медленно брожу по комнатам, так и не решаясь притронуться к вещам, наполняющим бабушкину квартиру, за тем, с какой опаской я поглядываю на кота, что шипит на незнакомку из-под обувной лавки, за тем как белею, краем глаза замечая ползущего по стене таракана. Боже! Я просыпалась в холодном поту, стоило мне во сне вновь оказать в этом месте, а теперь безжалостные щипки мне уже не помогут – хоть заживо кожу сдирай, убогие комнаты не развеются и я не очнусь в теплой постели своей шикарной спальни.

– Обувь сними, – это Лена. Важная, как первая леди, что принимает гостей в загородной резиденции. Она совсем не стесняется ни этой грязи, ни полуразрушенных шкафчиков, дверки которых держатся лишь на одной петле, и гора посуды в поржавевшей раковине ее, кажется, не заботит. А я готова провалиться сквозь землю, если хотя бы одна живая душа из моей новой жизни узнает, в каких условиях я росла…

– Зачем?

– Хотя бы потому что она грязная. Ты в кроссовках по улице ходишь. Знаешь, сколько микробов облепило твою подошву?

Не думаю, что на этих полах их меньше… Отпрыгиваю в сторону, едва не ступив ногой в темное пятно на ковре, и теперь присаживаюсь на корточки, внимательно его разглядывая.

– Это что, кровь?

– Ну не кетчуп же. Что мы, по-твоему, совсем свиньи?

– Да, – так и подмывает ответить Рыжему, но я ведь сама предлагала не усложнять. К чему мне сейчас споры по поводу их безответственного отношения к жилищу? Я и сама когда-то была такой.

Встаю, теперь куда внимательнее изучая гостиную, и тяжело вздыхаю, замечая осколки любимой бабушкиной вазы. Ничего не сберегли – мы разрушители, к чему ни прикоснемся, все обреченно на погибель.

– А в ванную лучше не ходи. Жора там все перебил.

– И что, кровь там тоже есть?

– Наверное, – безразлично пожимает плечами Ленка, уже устраиваясь на диване, и как ни в чем не бывало принимается за чтение.

Что с ними не так? Одна уходит с головой в литературу, словно пол, залитый маминой кровью – дело привычное, Ярик вон стягивает с себя футболку и, швырнув ее за диван, заваливается рядом с сестрой, тут же вооружаясь пультом от телевизора. Артур пытается отобрать у Богдана машинку и звонко смеется, когда все-таки умудряется выхватить пластмассовый грузовичок из его цепкий пальцев. Словно их не пугают окружающие предметы – я с трудом сдерживаю рвотные позывы от этой грязи, а они просто продолжают жить дальше. Только Айгуль, прижавшись к дверному косяку, не двигается с места и смотрит на меня во все глаза…