Страница 15 из 32
Во дворе Крепости разлилась большая лужа, полная талой воды. Схваченная тонким ледком после ночных заморозок, к вечеру она уже оттаяла и была вся покрыта кругами от накрапывающего дождя. Касавир, как только у него дошли до этого руки, уже распорядился её засыпать, чтобы вечная слякоть не мешала проходу и не мочила честным людям ноги. Но пока что всем строителям и без того хватало срочной работы, и лужу прочно оккупировали утки, живущие в саду у Элани. Соскучившиеся по открытой воде, птицы заполонили всю поверхность лужи, жадно глотая грязную воду вместе с тиной и бегающими по ней длинноногими водомерками. Уточки ныряли, погружаясь в мелкую лужу до самого дна, истово бросались вперёд и снова ныряли, весело подёргивая в воздухе хвостиками. Они словно никак не могли насладиться своим купанием, не нарадуясь, что наконец-то им всем не нужно грудиться у маленькой кормушки с нагретой Элани водой.
Фигура в бесцветно-грязном плаще с капюшоном стояла неподалёку от них, прячась от дождя под козырьком крыши. Рядом с ней сидела маленькая серая кошка, сосредоточенно наблюдающая за копошащимися в луже птицами. Впрочем, со стороны казалось, что она просто смотрит на дождь, грустным скучающим взглядом наблюдая за каплями, разбивающимися прямо в одном шажке от её мордочки. Вот она оглянулась, оценивая укрытую серым плащом фигуру.
Уже успевшая продрогнуть от промозглой, холодной непогоды, Нишка столь же жадно вгрызалась острыми зубками в позаимствованную на кухне сладкую ватрушку. Бросая крошки уткам, она недоумевала, как они могут с такой радостью плескаться в ледяной воде, кое-где ещё покрытой белой корочкой. Но ещё больше она недоумевала... что она сама здесь делает.
Что изменилось с тех пор, как она побиралась на дорогах, совсем недалеко отсюда, голодная и забитая, преследуемая солдатами и местными бандитами, часто даже действующими сообща? С одной стороны, сменилось так много. А с другой, кажется, она до сих пор топчется на месте.
Когда Рейтер привёл её в Крепость, он пообещал, что больше ей никогда не придётся воровать еду. И это было словно откровение для её уставшего, измученного сердца. Почти целую неделю ей было хорошо, как никогда... она болталась по окрестностям, играла с резвящимися щенками и ни-че-го не делала.
А что потом?
Разве она была из тех самовлюблённых дворянских сыночков, которые развлекаются, по современной моде, одевая чёрные полумаски с демоническими рожками и по ночам разгуливая по городу в развевающихся чёрных плащах, как сама ночь? Этим недорослям всё очень нравится первые несколько дней - до тех пор, пока кто-то на улицах не сделает им больно. И, открыв глаза, они поймут, что работа эта совсем не радужная, и никакого веселья не приносит. Только боль... уродство... страх.
Нет. Она не такая.
Ей всегда было страшно. До жути страшно, когда она пыталась пробраться в кладовую в приюте при монастыре Хелма, где её воспитывали, забитая, и всегда, до рези в животе голодная. Чуть меньше - когда она, босоногая оборванка, отбивала тянущиеся руки уличных мальчишек, рыча и отплёвываясь, как маленький зверёк - и стараясь при этом незаметно сорвать у них с пояса маленькие мешочки с мелочью. Уже совсем почти не страшно - когда она пыталась вырваться, сбежать из этой клетки, забрав с собой как можно больше... как можно сильнее навредив им, тем единственным способом, которым она могла.
Потому что каждый шаг на этом пути был проложен через боль. Жрецы, бдительные и жестокие, как сам их бог-стражник, каждый раз ловили и нещадно лупили её, не обращая внимания на крики маленькой девочки - чтобы снова бросить её в карцер, в холодную каменную коробку, на хлеб и воду! Уличные разбойники, замечая её неловкие попытки поживиться за их счёт, буквально зверели и впадали в ярость. Они оттаскивали её за волосы, прижимали лицом к грязным, обдирающим кожу камням мостовой и отдавливали ей пальцы. Раз за разом, снова и снова. Она злилась на себя, но ничего не могла поделать - глупые пальчики вновь подводили её, и ломались, и она выла от боли, и плакала - а шайка смеялась, и обзывала её, и говорила, раз она живёт у жрецов, всё равно те её вылечат!
Человек, как и тифлинг - такая интересная штука... он так много может выдержать, что ты и не поверишь...
И она бежала оттуда. Зубами перегрызала путы, забирала всё, что могла найти, и в который раз бросалась вон из дому. И каждый раз её догоняли и ловили, загоняли в угол, вязали и несли обратно. Те люди, которых она просила о помощи, сколь бы осторожно она не подбиралась к ним - лишь гнали её, и наводили на её след погоню. Молва о малолетней преступнице, воровке с кровью дьявола в жилах, распространилась далеко...
Она уже почти забыла о том времени. Боль с годами притупилась и угасла. Она научилась прятаться. Научилась проникать за самую лучшую защиту и забирать то, что ей нужно. Даже научилась причинять боль тем, кто хотел ей навредить или обидеть.
Но каждая неудача заново пробуждала эти ощущения. Боль в сломанных, неправильно сросшихся пальцах. Как-то раз один из жрецов заметил ей, мимоходом, что было бы гораздо лучше для всех, потеряй она свою уникальную способность забираться по уши в неприятности. Вот и... Она, своим детским разумом, даже не сразу догадалась, что случилось. Почему так сильно болит уже вылеченная рука, от каждого прикосновения...
И когда она, стискивая зубы, клала пальцы на дверной косяк, она представляла себе, что это его рука. Холёная, морщинистая, гладкая и вспухшая, пахнущая ладаном с тоненькой примесью гниения. Это придало ей небывалой решимости...