Лепестки

Лиза твердила историю как стихотворение. Буква к букве. Улыбалась, сверкала ясными глазами и, драматически поднимая брови, сообщала:

– Мама с папой ссорились. Я же не знала, что это из-за дяди Саши. Я думала, мама хочет уйти. Никто мне не сказал. Сама подумала. Я испугалась, а потом увидела кино, где мальчик убежал, его родители стали искать вместе и помирились. Если бы я убежала к бабушке, она бы сразу маме позвонила. Тогда я вспомнила про дядисашину квартиру. Я поехала в Москву. Как на чем? На автобусе. Спряталась за чемоданами. Взяла у папы из кошелька деньги, еще дома. Дорогу я всегда хорошо запоминаю. Купила еды и стала ждать, когда вы меня найдете. Мультики смотрела. Гамбургеры теперь просто ненавижу. Мы их только и заказывали. Фу. Мы – это я и телефон. Я же взрослая и все могу сама. Надо было Судьбу взять, чтоб не скучно было. Потом кто-то так стучал, что я испугалась. А еще потом приехали спасатели и сломали дяде Саше дверь.

Лиза и Саша из больницы вышли с разницей в один день. Одуван успела раньше. Ее тщательно обследовали и не нашли ничего, что говорило бы о каком-то… воздействии. Лиза была здорова, болтлива и совершенно очаровала и медиков, и полицейских.

Встречать Сашу из больницы они пришли вдвоем: Марина и Лиза. Третья участница процессии болтала в переноске, которую Лиза волокла сама, так что Судьба болталась в ней, как очень злая плюшевая игрушка.

Увидев Сашу, Лиза сунула переноску в руки маме, рванула к нему, крепко обхватила за колено, пробормотала: «Простипростипрости» и заревела.

– Конечно, прощу, – проговорил он ласково, отдирая вцепившуюся как Судьба Лизу от джинсов, – иначе ты придумаешь еще что-нибудь, чтобы заслужить прощение, и у нас с твоей мамой никакой нервной системы не хватит.

Саша поднял Лизу на руки.

– Лучше скажи мне, как ты, веретено, усидела столько времени в квартире совсем одна?

– Телевизор смотрела, – насторожилась Лиза. – Вообще, я думала, вы меня сразу найдете, через день или полтора. А вы все никак не могли сообразить…

– Я был немного занят, было свободное место в больнице, не хотелось упустить такой возможности выспаться, – попробовал пошутить он.

Мариина вздрогнула, а Лиза посмотрела на него большими виноватыми глазами – и снова заревела.

– Простипрости, – захлюпала она Саше в плечо, – ты ведь не умрешь? Дядя Саш, ты ведь не умрешь?

– Пока не собираюсь. Может, поможешь мне выбрать гостиницу?

Лиза встрепенулась:

– А в гостиницу ведь с кошками нельзя, да? Значит, Судьба у меня будет?

– А может, ты у нас поживешь? – спросила Марина тихо. – Чтоб не расставаться с кошкой. Я сняла квартиру. Сегодня с Лизой планировали вечером перевезти вещи.

Он не знал, что сказать и как спросить. Марина старательно обходила тему взаимоотношений с мужем, да и спрашивать при Лизе было бы слишком жестоко.

Лиза переводила взгляд с одного на другого, пытаясь понять, отчего вдруг все замолчали. В переноске завозилась кошка.

– Дядь Саш, – сказала Лиза рассудительно, – я знаю, что ты не виноват, что мама и папа больше не любят друг друга. Никто не виноват. И я вас всех очень люблю. Если хочешь жить с нами, я буду хорошо себя вести. Ты же мой друг.

На этот раз не выдержала и заплакала Марина.

Он прижал к себе их обеих, думая о том, что никогда не поймет «этих женщин». Беда в том, что степень непонимания на силу любви никак не влияет.

Это был странный месяц. Съемная квартира. Сборы. Бумаги. Общение с полицией и всевозможными службами. К отцу Сашка заехал только через четыре дня после выписки. В квартире, где все напоминало о детстве и тех временах, когда они с папой и мамой были счастливы, стоял тяжелый запах перегара. Сашка открыл своим ключом, не хотелось объясняться, ставить отца в неловкое положение.

Он прошел на кухню, поставил на стол два пакета с продуктами, положил рядом ключ.

Хотел потихоньку выйти, но что-то не позволило. Не мог он уйти.

В комнате шторы были задернуты. Вещи валялись по полу. Видно, отец бросал и топтал все, до чего дотянулся. Он лежал на кровати, завернутый в одеяло, словно гусеница.

– Это я, – сказал Сашка тихо.

– Уходи, – сказал отец из одеяла, уткнулся носом в стену.

– Куриный рулет?

Отец пробурчал что-то непонятное и засопел. Может, плакал, может, сдерживался, чтобы не заплакать.

Сашка сел рядом с ним на кровать, положил руку на одеяло. Сидел, гладил, слушая, как всхлипывает и возится в одеяле отец.

– Знаешь, что я подумал, – сказал он, продолжая водить рукой по замызганному пододеяльнику. – Ты прости меня, папа. Я не имел права так поступать. Это твоя жизнь, твоя боль, твой выбор. Что ты выберешь, то я и приму. Ты мой отец и я уважаю твое решение. Надеюсь, ты так же отнесешься к моему. Марина и Лиза теперь моя семья. Мы решили жить вместе.

– Упрямый ты, – буркнул из одеяла. – В кого, не знаю. Может, в маму. У нее всегда была эта… сила воли. Сколько лет ты ее любил, эту Марину Александровну, и вот, на тебе.

– Да, вот, на мне, – улыбнулся Сашка.

По дороге домой он прошел мимо садика. Махнул рукой злобно глянувшей на него Кате. Купил цветов. Пучок крупных садовых ромашек для Лизы и ирисы, нежные и стойкие, светло-лиловые с желтыми солнечными сердцевинками и золотисто-коричневые, дразняще изгибающие свои бежевые язычки, словно посмеиваясь над его счастливым видом. Цветы часто видят, какими смешными и глупыми бывают влюбленные люди. 

Баба Настя вспомнила его, заулыбалась, в ее выцветших глазах заплясали, запрыгали солнечные рыбки.

Лиза тотчас сунула в ромашки нос, испачкав его пыльцой. Принялась тереть и хихикать. Пока ее водили в ванную умываться, Судьба растрепала ромашки и принялась гонять по полу искусанные лепестки.

Марина отдала Лизе свои ирисы, и та успокоилась, утащила букет в свою комнату, потребовала вазу с водой, банку и краски. Села рисовать. Судьба, бросив цветы, воровала и грызла кисточки.