Лепестки

Ее губы, теплые и мягкие, как вся она, такая любимая, желанная… Голова кружилась, пульс грохотал в висках. Он не закрывал глаз – вбирал жадным взглядом каждую черточку, словно поверить не мог, что вот оно, наконец, случилось, сложилось, она здесь, рядом, она с ним и обещала… да, она обещала ни о чем не жалеть.

Марина обнимала жадно, с каким-то горячим отчаянием. И Сашкины пальцы путались, не умея справиться, в пуговицах ее блузки. И каждая пуговка норовила на мгновение замереть на полпути, затанцевать монеткой на ребре, боком втиснутая в узкую петлю, заставить сердце пропустить удар. Пан или пропал. Пан или пропал. И он пропадал, умирал и воскресал с каждой побежденной пуговицей. Шептал одними губами: «Любимая моя… Любимая…».

Ему казалось, что еще мгновение, и его поглотит эта сумасшедшая дикая нежность, от которой по телу словно тек широкой волной электрический ток. Тек через них обоих. Марина прижималась к нему теснее, до дрожи, вплавляя горячие губы в его плечи, шею, грудь.

И он хотел растворить ее в себе, как принимает горячий металл жаркую дышащую огнем примесь, чтоб сплавить, соединить во что-то новое, прекрасное, драгоценное, неизвестно, хрупкое или прочное, но совершенно особенное, неповторимое, созданное слиянием только их двоих и неотменимо их обоих изменившее.

Никогда не быть ему прежним. Никогда. Не выжечь никаким огнем, не выплавить нежного касания ее рта, шелка бедер, невесомой ласки торопливых пальцев. И острые от желания вершинки ее груди чертят на Сашкином теле невидимые руны, колдовство которых не рассеется никогда.

Еще тогда было все решено судьбой. Тогда на берегу. Что он ее. Маринин. Ее на всю жизнь, и теперь – она его. И жажда сделать ее своей, взять себе, без остатка, до капли, до сладкого стона, до утомленного вздоха, наполняла лавой ту пустоту в душе, к которой он успел привыкнуть.

Он ловил губами стоны ее наслаждения, и понимал отчетливо, не разумом – телом и сердцем, что ни с одной женщиной в мире не испытает ничего подобного.

Ветер тихо качал штору. За шторой сидела Судьба, мерно постукивая хвостом, глядела в окно.