Лепестки

«Да. Заходи»

Она думала долго. Он успел постоять, напряженно глядя на дисплей телефона; вспомнить о том, что наверху ждет Катя; сгорая от стыда за жуткую сцену и позорное бегство во двор, подняться по лестнице на свой этаж. И только тогда телефон ожил в руке: «Да. Заходи»

Она думала – не просто пропустила СМС. Он ответил с такой скоростью, что у нее, наверное, и дисплей погаснуть не успел. Она думала. Сашка представил, как вся сцена на лестнице выглядела со стороны. Вспомнил, какими глазами Марина смотрела на него в мотеле. И понял, что она, наверное, считает его теперь каким-нибудь жутким бабником или еще кем похуже… Но она написала. Она написала: «Да». И от этого слова все у него внутри светилось горячим янтарным светом, словно своим «Да» она ответила на совсем другой вопрос, который он никогда даже в мыслях не решался ей задать.

Злющая Катька стояла в дверях комнаты. У нее в ногах валялся на полу отец, тихо мычавший, судя по всему, «Амурские волны». Отец свернулся калачиком на коврике, подложив руки под голову и полностью перегородив спиной выход из комнаты в прихожую, и едва Катя пыталась занести над ним ногу, чтобы перешагнуть спящее тело и выйти, он принимался довольно ловко хватать в воздухе ее лодыжку, приговаривая заплетающимся языком: «Не наступи на орла, народ».

– Знаешь, что, Ефимов, – процедила Катя сквозь стиснутые зубы, – надо же быть таким уродом. Я думала, ты вообще там уже в Москву уехал со своей…

– Я кошку ловил, – соврал Сашка, поднимая на руке Судьбу. Маленькая злюка зашипела, всем видом обещая Катьке, что стоит кошачьим лапам коснуться пола и…

Судьбу пришлось затолкнуть в ванную. Отец позволил себя поднять и отнести на постель. Катя стояла в дверях, сердито глядя себе под ноги и скрестив на груди руки. Видимо, ждала извинений.

– Катюш, извини. Это…

– Ни в какие ворота. Я не знаю, почему стою тут и жду. Ненавижу, когда оправдываются. Но ты можешь начинать.

– Мне не в чем.

В ванной что-то уронила Судьба. Катя, всхлипнув, выскочила за дверь.

Сашка открыл дверь ванной, выпуская кошку, и вышел за Катей. Он чувствовал, как над ним берет верх злость, все это время кипевшая внутри – злость на всех, кто сейчас мешал ему сорваться на знакомую улицу и оправдаться перед той, перед которой – единственной – ему хотелось оправдаться.

– Я расстался с Ритой, – сказал он вслед убегающий Катьке, и та остановилась. С вызовом обернулась к нему, мол, рассказывай.

– Понял, что не люблю ее и вряд ли полюблю, и сказал ей об этом. Честно, не откладывая. Я не обманывал ее. Мотался между кузней и московским офисом и квартирой, чтобы поднять бизнес. Скоро перенесу все поближе к столице. Это потребовало сил и времени. Она не работала, пока мы жили вместе, и я оставил ей денег на первые полгода-год, чтобы можно было не спеша найти работу или… какой-то другой вариант. Как видишь, она употребила эти деньги, чтобы нанять детектива и следить за мной. Я не знал, что отец выпивает. Звонил ему – и он был в норме. Когда приезжал – он всегда ждал меня и был трезвым. Мне недавно позвонил один из его друзей – сказал, все плохо. Я взял отпуск, впервые за последние три года, и приехал. Думал, зря волновался. Видимо, не зря.

– Как ни крути, ты весь из себя такая жертва, Ефимов! – вытирая ладонями текущие по щекам слезы, ответила Катя. – Я думала, ты нормальный. В этом вонючем городишке одни козлы. И ты такой же! Я…

Нужно было обнять ее.

Наверное, нужно.

Но он не хотел. Она была красивая, такая несчастная, так нуждающаяся в утешении. Но он не хотел к ней прикасаться, потому что лучше было сейчас спокойно пополнить категорию местных козлов, чем потом распутывать то, что и так запуталось, мама не горюй.

Он застыл, не зная, что делать. Катя обняла себя руками за плечи, став еще более несчастной. Это был запрещенный прием.

Сашка сделал шаг, чтобы все-таки обнять ее, утешить, хоть как-то исправить полетевший в тартарары вечер.

Ведь все можно исправить. Успокоить и проводить домой Катю, проверить спящего отца – и рвануть наконец к Марине. Уговорить ее оставить себе ключи. Объяснить все. И, чем судьба не шутит, объясниться. Потому что или грудь в крестах, или голова в кустах…

В квартире раздался грохот и сдавленный вой.

Катька вскрикнула: «Да что с тобой не так, Ефимов?» и побежала вниз по лестнице.

Отец лежал на полу и стонал, прижимая правую ладонь к разбитому носу. Кровь заливала несвежую рубашку, пол, натекла лужицей под ножку тумбочки, о которую отец и ударился, падая с кровати. Нос распухал на глазах. Отец попытался встать и не смог – левая рука висела плетью.

На шторе, вцепившись всеми четырьмя лапами и зыркая огромными желтыми глазищами, висела Судьба.