Страница 134 из 145
- Я не стану просить у вас прощения, Ваше Величество, - сухо сказал Радич, - и готов понести любое наказание, которое вы и суд мне назначите. Но прошу только об одном – пусть об этом не узнает Вета, если… когда вы ее найдете.
- Наказание вам назначит суд, - глухо проговорил Патрик. – А прощения просить вам надо не только у меня, но и у дочери. И у остальных, кому вы с вашим Густавом… ладно, граф, идите. Прошу вас до окончания следствия из города не уезжать.
Побывал Патрик вместе с Изабель и на могиле отца. Теперь он уже не спрашивал мысленно, как это бывало раньше, «зачем?» - стоял молча, глядя на узорный камень и красное с золотом покрывало королевской усыпальницы, тихонько гладил по плечу сестру. Изабель не плакала, смотрела прямо перед собой, только губы ее шевелились, шепча неслышную молитву, а потом прижалась к брату. Вернувшись во дворец, Патрик почти физически почувствовал, что прошлое – ушло. Он такой, каким стал. Он выжил и добился своего, значит, теперь надо – жить.
То же самое, похоже, почувствовала и Изабель. Она все чаще улыбалась, снова стала носить яркие платья, часто, как еще когда-то давно, приходила к брату вечерами – но о прошлом они почти не разговаривали. Нет, конечно, принцесса рассказывала о монастыре, о матери-настоятельнице, о том, как они воевали с холерой, шутила, вспоминая забавные и нелепые случаи, высмеивала Густава – но о том, что было прежде, еще до всего, не было сказано ни слова. О детстве – да, часто, но только о раннем. О том, что было в последний перед судом и ссылкой Патрика год – никогда. В свою очередь, и Патрик о том, что было с ними на каторге, о Гайцберге и своих скитаниях по стране сестре никогда не рассказывал. Но о Вете, о короткой их любви и скоротечном счастье, о том, как пропала девушка, о своей тревоге за нее все-таки рассказал. Изабель, выслушав его, слабо улыбнулась:
- Значит, она все-таки сумела…
- Что сумела? – не понял Патрик.
- Открыться тебе… и добиться взаимности.
- Ты… знала? – не поверил он.
- Конечно. И слепой бы догадался. Она полюбила тебя с первого дня, с первой встречи… и почти год боялась открыться. Вернее, просто не надеялась на ответ. И знаешь, - вздохнула принцесса, - то, что случилось с вами, можно считать благом – для нее. По крайней мере, у нее был этот кусочек счастья.
- Я не могу не думать о том, что это могло стоить ей жизни, - глухо проговорил Патрик.
Изабель погладила его по руке.
- Если б мы знали, где и как сможем упасть, мы не ходили бы по этой дороге, правда?
Рассказал ей Патрик и о гибели Яна. Коротко, конечно: о том, как погиб виконт, как потом помог спастись ему. Изабель долго молчала, опустив голову, а когда вновь посмотрела на него, король увидел на ее глазах слезы.
- Я буду за него молиться, - шепнула она и крепче прижалась к брату.
К усыпальнице маленького короля Августа брат и сестра приходили часто. Патрик испытывал оглушительное чувство вины перед этим мальчиком – отчасти за то, что прежде почти не замечал его и не уделял внимания, отчасти за все, что привело к смерти малыша. Понимал, конечно, что один лишь Господь властен забрать к себе душу в свой срок – и все-таки не мог избыть эту вину. Наверное, что-то похожее чувствовала и Изабель. Она стала еще ласковее к сестрам, проводила с ними как могла много времени, тогда как король позаботился о самых лучших учителях для девочек. Увы, у самого Патрика для Агнессы и Бланки просто не хватало ни времени, ни сил.
Написал Патрик и матери, в Версану. Кое-как сумел вымучить холодные, вежливые несколько строк; рассказал, что жив, пригласил на коронацию. В ответ пришло такое же короткое, сухое послание – Вирджиния благодарила за приглашение, желала счастья, но приедет или нет, не ответила. Изабель, когда брат показал ей письмо, только пожала плечами:
- Теперь это ее дело. Пусть живет, как знает.
Патрик едва заметно улыбнулся. Принцесса не простила мать и до сих пор отзывалась о ней едва ли не с ненавистью, но сам он понимал, что так, наверное, нельзя. Все-таки мать. Он не испытывал теперь к Вирджинии никаких теплых чувств, но и ненавидеть ее перестал. Так, чужой посторонний человек… перед которым обязывают правила вежливости. Судя по тому, что сама бывшая королева за все это время ни разу не написала ни дочери, ни ему – а ведь в Версане сразу же стали известны все подробности переворота – она испытывала к детям примерно то же самое. Ладно, пустое. Бог ей судья.
Кабинет короля, прежде одно из самых любимых мест во дворце, теперь казался Патрику чужим. Несмотря на то, что мебель стояла на прежних местах – что там менять, выверенная годами расстановка, столу удобнее всего именно у окна – южное солнце заливает его почти весь день, а большое кресло лучше всего стоит в углу, в нем так хорошо думать вечерами, глядя на огонь камина. Вот разве что книг, свитков да оружия на стенах от короля к королю прибавлялось. И шкаф все тот же – огромный, присевший от тяжести на гнутых ножках. И массивная дубовая столешница… этот стол помнит еще деда, Карла Второго. Почему Густав оставил его, не заменил легким, новым, удобным? Тот же массивный письменный прибор… нет, перо другое, новое, с золотой вставкой. То же пресс-папье в виде лодки – когда-то им любила играть Изабель. Так же скользят солнечные лучи по стенам, обтянутым шелком. Даже ворох свитков на столе, кажется, тот же, только почерк иной…