После огня

Из кабинета генерала Риво Юбер вернулся в свой в мрачном расположении. Совещания навевали на него невозможную тоску. Доклады он ненавидел – писать, читать, слушать. Нынче речь шла об отправке следующей партии признанных попутчиками и отказавшихся от выплаты штрафа на работы в Лёррах. Хоть какая-то польза – очистить леса и траншеи у обочин от трупов. Несколько дней назад он сам оттуда вернулся. Ездил вовсе не по поручению и не по надобности. Хотел своими глазами посмотреть на лица этой массы людей, еще несколько месяцев назад убежденных в том, что все идет, как надо, что все верно и честно.

Надежды его не оправдались. Все, что он видел, это несчастных и обездоленных, роющих ямы, переносящих трупы, изъеденные червями и наполовину разложившиеся. А он никогда не желал относиться к ним как к несчастным и обездоленным. Их он желал ненавидеть.

Теперь внезапно понял, что цепляется за свою ненависть к ним, чтобы забыть о себе. Наверное, осознание этого пробило в его голове в то мгновение, когда его едва не стошнило от запаха, который стоял вдоль дороги, по которой ехал.

В Констанце, в своем кабинете он теперь отчего-то тоже чувствовал этот запах. И в доме, где жил. И у озера – везде. Будто бы этот запах проник в него самого и стал его неотъемлемой частью.

В дверь постучали. Юбер поднял голову и крикнул:

- Входите!

В кабинете показалась голова капрала Жерома.

- Господин лейтенант, у комендатуры фрау Леманн, - проговорил он. – Просит разрешения переговорить с вами. Я проверил журнал – ее не вызывали.

Разумеется, ее не вызывали! Как вообще можно было вызывать ее после того, чему он невольно стал свидетелем в последние дни перед отъездом Ноэля! Уж о чем он не жалел, так это о том, что отправил ее в Лёррах.

- Чего ей нужно? – спросил он.

- Говорит, по частному делу.

- Хорошо, пусть войдет, - нехотя проговорил Юбер.

Он откинулся на спинку стула, достал из кармана пачку сигарет и закурил, дожидаясь, пока ее обыщут и проведут в кабинет, и испытывая двойственное чувство любопытства и усталости. Усталость накатывала на него одинокими волнами, крепчающими с каждым днем. Любопытство исчерпывалось желанием увидеть, какая она теперь, после десяти дней на перезахоронении. Потому, когда, открываясь, скрипнула дверь, он, выпустив облако дыма, вгляделся внимательно в вошедшую женщину.

- Прошу прощения, что отвлекаю вас, господин капитан. Но мне нужна ваша помощь, - услышал он.

Голос ее был спокоен. Юбер улыбнулся и отметил про себя, что и выглядит она куда спокойнее, чем обычно.

- Фрау Леманн, вот так сюрприз. Давно не видал вас. У Тальбаха вы больше не бываете. В церковь не хожу я. Позвольте поздравить вас с возвращением герра Леманна. Полагаю, вашему счастью нет предела.

- Вы правы, господин капитан. Но есть то, что омрачает наше с ним счастье. Мы хотели бы вернуться домой, но, как вы знаете, я не могу уехать из Констанца.

- Очень сочувствую вам, фрау Леманн.

- Благодарю вас, - Грета слабо кивнула. – Но именно поэтому я и пришла. Помогите мне. Если бы мне назначили штраф…

- Вы пришли просить о штрафе?

- Я пришла просить вас, господин капитан, чтобы вы помогли мне со штрафом. Выплатив его, я могла бы уехать в Гамбург.

- То есть вам необходимо покинуть французскую оккупационную зону? То есть вы считаете, что достаточно перевоспитались, чтобы получить свидетельство о денацификации? То есть вы больше не врете властям, фрау Леманн?

- Я ничего не считаю, я всего лишь хочу уехать домой.

Грета подошла ближе к столу и, глядя прямо в глаза Юберу, сказала:

- И, если вы мне в этом поможете, вы окажете любезность французской зоне. Избавите ее от такой, как я.

- Кажется, я настаивал на том, что сперва вам придется оказать любезность мне?

- Это я хорошо помню, - равнодушно ответила Грета.

На ее спокойном лице двигались только губы, медленно проговаривая каждое слово.

Она подняла руки к волосам и вынула шпильки. Потом развязала на шее узенький шарфик и стала расстегивать пуговицы. Когда пальцы добежали до пояса юбки, она распахнула блузку на груди, спустила ее с плеч, с рук и следом за блузкой спустила бретельки сорочки.

- Иначе мне незачем было бы идти к вам, господин капитан, - сказала она, не отводя глаз.

Взгляд его потемнел, но при этом лицо оставалось безмятежным. Он медленно встал и подошел к ней, внимательно рассматривая ее тело, которое она так бесстыдно выставила ему на обозрение. Кожа была бледная, ключицы выпирали. Но грудь полная, высокая. Он протянул руку и провел пальцами чуть выше края ее сорочки. Потом поднял свой взгляд к ее губам. И улыбнулся.

- Однажды я сказал Уилсону, что мне стало бы легче, если бы он затолкал свой член вам в рот по самые яйца. Сейчас я думаю, что это дурацкая идея. Сделали бы его евнухом.

- Вам это не грозит, если это вас беспокоит.

- Меня беспокоит не это, Маргарита. Меня беспокоит то, что я дал ему слово помочь вам, если вы попросите. И я искренно надеялся на то, что вы не попросите.

- Так помогите, - она слабо пожала плечами. – У вас развязаны руки. И вы сможете сдержать слово дважды.

Юбер снова улыбнулся. Или нет… это была не улыбка. Это было похоже на гримасу, которая должна изобразить улыбку, но улыбкой при этом не будет никогда.

Когда несколько недель назад накануне отъезда у него поселился Ноэль, очень многое стало на свои места. Главным образом то, что теперь Юбер, наконец, окончательно уверился в том, что это его желание жениться на Маргарите Леманн – не блажь и не пьяный бред. Уилсон влюбился в женщину, которую он, капитан Юбер, хотел. И хотел давно. Еще с тех пор, как приметил ее официанткой в погребке. О соперничестве речи не шло. Уилсон был сдержан и спокоен. Ничего не говорил, но и взгляд его был другой… Такими глазами смотрела тетка, когда рассказывала, как вытаскивала из петли Мадлен. Вроде бы и живы все, и принимаешь все спокойно, а жить по-прежнему уже не станешь.