Страница 2 из 229
Чувствуя, что снова погружается в какие-то неприятные думы, Рин опомнилась и взглянула на Анхельма.
Глаза его были закрыты, ресницы подрагивали. Он бережно обнимал ее правой рукой за плечи, а в левой держал ладошку. Рин полюбовалась на совершенный профиль и стала размышлять об отношениях с Анхельмом. Теперь она могла с уверенностью сказать, что рядом с ним ей было тепло и спокойно. У нее было свое место в постели – справа от него. Свое место за столом – слева от него. Появились слова, которые можно было сказать только наедине. Анхельм оказался ласковым, как щенок: все время стремился прикоснуться, обнять, поцеловать украдкой. Ловил каждый ее взгляд и жест. Но в нем не было ни толики собачьего обожания, нет. Скорее, так ведут себя влюбленные коты. Не обращают внимания на отказы, а мягко и уютно подчиняют своей воле, ступая осторожными, неслышными шагами к цели. Днем Рин была окружена нежной мужской заботой, а ночью окуналась в его по-юношески жадную страсть.
Он стремился сделать все, чтобы она ни в чем не нуждалась, даже если никакой необходимости в этих вещах не было. Он осыпал ее подарками. За месяц путешествия в чемодане прибавилось одежды: шесть вечерних платьев, два летних дорожных костюма, один летний костюм «для работы», три маленьких ридикюля, и семь его рубашек. Рубашки Анхельма были для нее, как валерьянка для кошки, потому что они все пахли чем-то волшебным. Рин даже не пыталась сопротивляться, сразу поняла, что это бесполезно. Поэтому стремилась окружить себя его запахом, унести недозволенную частичку Анхельма с собой в те времена, когда его не станет рядом. Рин ни за что не желала признаваться в этом даже самой себе, но, тем не менее, чувствовала, что всё же прикипела к нему, расслабилась и легла на спину, подставив живот, как влюбленная волчица. Если и было в мире что-то, что могло заставить эту женщину вести себя так, то это запахи.
Рин прижалась носом к плечу Анхельма: он сладко пах солнцем и маслом. Каждый раз после их дневных прогулок под жарким южным солнцем она обмазывала его маслом из зародышей пшеницы, чтобы фарфоровая кожа становилась не красной, а покрывалась золотистым загаром. Анхельм потрясающе быстро сгорал, в отличие от Рин, которой требовалось провести на солнце часа три, чтобы хоть немного потемнеть. Она от природы не была склонна к загару, теплый сиреневый цвет кожи становился лишь самую малость краснее, поэтому она могла греться на солнышке сколько угодно. А сейчас все ее тело было покрыто краской для кожи, которая вообще не пропускала солнечные лучи. Рин заметила на шее Анхельма маленькую царапинку, оставленную ее ногтями в порыве страсти, нежность переполнила ее и она поцеловала это местечко. Губы мужчины чуть дрогнули в улыбке.
– Не спишь? – шепнула она, приподнимаясь на локте и откидывая волосы с лица.
– Нет, – ответил он, не открывая глаз. Рин улеглась обратно и отбросила в сторону одеяло: ей стало жарко.
– Слушай... У тебя никогда не возникало ощущения, что весь мир знает что-то такое, чего не знаешь ты? – задумчиво спросила она.
– Чего? – не понял он.
– Никогда не думал, что существует какой-то таинственный секрет, о котором знают все-все, кроме тебя? Что, например, все вокруг могут читать мысли, а ты один не можешь и, чтобы тебя тоже научили, ты должен сделать что-то такое... особое. Ну или что-то в этом духе...
– Как тебе это в голову-то вообще пришло? – улыбнулся Анхельм, и Рин смущенно хмыкнула. – Нет, никогда не думал. У меня не было времени думать о чем-то таком.
– А расскажи о себе. Как ты жил до того, как встретился со мной? – попросила она, и герцог с интересом взглянул на нее.
– Ты хочешь узнать обо мне? Кажется, я могу поздравить себя с завоеванием моей сиреневой крепости.
Она шутливо ткнула его кулачком в бок и провела по ребрам.
– Не выдумывай!
– Ладно, ладно... – засмеялся он. – Только не щекочи больше, я боюсь щекотки. Ох, с чего же начать? Не знаю даже... Что тебе интересно?
– Университет. Я очень удивилась, когда узнала, что ты учился с Эриком.
– Ну, не совсем с ним... Эрик был на факультете криминалистики и на курс старше. Он поступил поздно, ему было уже двадцать… пять, что ли? А мне было всего двенадцать. Не знаю почему, но только с ним мне было интересно общаться. Все мои сокурсники были старше лет на пять, между нами возникала... – он тяжело вздохнул, губы исказились в грустной улыбке. – Назовем это пропастью непонимания. В общем, я мог общаться только с Эриком. Мы очень сдружились, когда у нас обоих начался курс политической криминологии. В конце курса, как водится, шел долгий экзамен, и на одном из этапов экзамена мы должны были помочь полиции в расследовании преступления. Меня в одиночку, конечно же, в полицейский участок не пустили, а я не дружил ни с кем, кроме Виолетты и Эрика. Ну не девчонку же с собой брать? Представь картину: в полицейский участок входит подросток-сопляк и требует дать расследовать дело, потому что ему надо экзамен сдавать. И рядом с ним еще не то кукла, не то живая девушка, – он широко улыбнулся. – Виолетту действительно можно было поставить на витрину, и никто не отличил бы от куклы!