Высшая степень обиды

Чуть позже я кое-что узнала и даже немного поняла его, хотя и не оправдывала – когда лодку с Севера отправляли в длительный ремонт, на нее списывали со всех экипажей самые, что ни на есть… сливки общества. Ненадежные офицеры сливались туда так же, как и дурные срочники. Относительно вменяемой оставалась только верхушка экипажа, но и эти ребята, поставленные перед фактом такой подставы, оказывались под прессом обстоятельств. Виктору не повезло – он сразу попал в такой экипаж. Но не сломался, не возненавидел службу во всех ее проявлениях, не спился, в конце концов. Я тогда помогла, но это был единичный случай, а еще имелась общая закономерность. Он справился.

Когда оборзевшие старослужащие отказались стать в строй по сигналу тревоги, они были смыты Усольцевым с коек струей воды из брандспойта.

Пьяный бунт годков тоже был подавлен силами младшего офицерского состава. Цель была – утихомирить, но не покалечить. А еще приходилось уворачиваться от топора, снятого с пожарного щита на пирсе. Свой авторитет в этой ситуации Усольцев не завоевывал, он его насаждал силой. И скоро уже говорили – летеха е…тый, лучше с ним не связываться.

Теперь же… Паша намекал на то, что Усольцев сильно жалеет, и если это правда… И когда он вернется, а я вот так уехала… Не острую тревогу, но какое-то мучительно-беспокойное чувство эти мысли вызывали. Взгляд нечаянно упал на комод – оттуда на меня смотрел Николай Чудотворец. Я поползла с кровати… и застыла.

Я все сделала неправильно. Неопределенность наших отношений сейчас, их незавершенность и недосказанность… все это оставляло иллюзию того, что между нами все еще протянута если не стальная струна, как раньше, то ниточка – точно.

Так же, как и пьяного когда-то, сейчас я будто бы и отрицала для себя его вот такого – незнакомого, чужого, предавшего меня Усольцева. Но в то же время еще чувствовала своим. Иначе, почему мне так неспокойно на душе из-за того, что он сейчас в море? Почему сжимается все внутри при одном только намеке на мысль, что он может спиться к чертям?! Или просто одноразово ужраться и отчебучить что-то непоправимое?

Поэтому все неправильно. Душой я была все еще там – с ним. Хотя физически здесь – рядом с мамой… и коровой. Господи… Я же всегда чувствовала свою причастность к большому делу, которым занимался муж, чувствовала себя живой частичкой флота и всей той значимой, напряженной и очень важной жизни, которой жил военный север. И что теперь, здесь? Справлюсь я? Если бы еще не эта злополучная корова…

Тоска пронзила неожиданно остро, холодной гадюкой зашевелилась в груди, скрутилась там тяжелым клубком… Я встала, выщелкнула из облатки таблетку снотворного, проглотила ее и потянулась к иконке… Это казалось очень нужно, просто жизненно необходимо. Я обещала Розе Давлятовне, просто обещала. Или не просто…

Глава 10

Назавтра я проспала почти до обеда. И первый раз, наверное, за все это время выспалась по-настоящему. Никто не будил меня на уколы и завтраки с обедами, никто не заглядывал поминутно в комнату и не топтался рядом. Там я почти все время спала, но это был сон кусками, урывками, и состояние между тоже было похоже на сон – вялое и потерянное.

А тут я проснулась и, несмотря на всю ту хрень, что была передумана вчера вечером, чувствовала себя не так и плохо. Все воспринималось чуть иначе, даже наличие этой самой коровы, будь она неладна! Почему-то именно факт ее существования стал самым ярким впечатлением за вчера, как ни странно. А сейчас стало любопытно, и я даже уже готова была знакомиться.

Мама нашлась на кухне, и я снова удивилась тому, как она изменилась. Пока я и сама не определилась – в какую из сторон? Я не видела ее после развода. Она просто проинформировала меня в общих чертах (а что там было неясного?) и поставила перед фактом, что они разводятся по инициативе папы. Моему предложению приехать и поддержать ее сильно удивилась. Оказалось, что у нее уже куплена путевка и уезжают они в Турцию вдвоем с подругой.

Но именно то, что изменения получились такими основательными, и говорило о том, что перенесла она все это дело совсем не так легко, как старалась тогда показать. Да я и так сейчас все понимала.

– Мам…?

– Встала? Сейчас будем овсянку, а на обед куриный супчик и творожную запеканку. Аппарат на столе, проверь давление.

– Вот так сразу, с кавалерийского наскоку, да? – деланно возмутилась я.

– Если нужно постоянно контролировать, значит, мы будемконтролировать. Умывайся, сейчас я расскажу тебе свою новость.

Ванная комната в этом доме была именно что комнатой. После квартиры в старой панельке вообще все площади здесь воспринимались, как что-то запредельное. Хотя к чему здесь было привыкать? Этот дом был родным для меня, здесь я провела почти все сознательное детство – с десяти лет жила вместе с дедушкой и бабушкой – мамиными.

Родители отца были живы до сих пор, но жили на Кубе. Мой второй дед был темнокожим кубинцем. Я не видела его ни разу – не пришлось, только фото. Он учился в Москве на врача, они с бабушкой женились, и родился папа. Потом дед уехал, а за бабушкой вернулся только через двадцать два года. Почему она потом поехала за ним – я не имела понятия.

В том, что я не жила с родителями, виноваты были склады. В начале девяностых папа работал научным сотрудником среднего звена в известном НИИ, а мама – фармацевтом в рядовой аптеке. Однажды папу вызвал кто-то из высокого начальства и в приказном порядке на него были оформлены те самые склады, раньше принадлежавшие институту, а потом оказавшиеся приватизированными на его имя. Само собой – временно, с последующей передачей тому самому начальству в более удобное для этого время.

Сначала все было тихо. А потом начальство куда-то тихо исчезло. Прошли еще месяцы, и папа поехал посмотреть на свою фиктивную собственность – она прилежно охранялась и пока никак не использовалась. Через некоторое время пришла пора что-то решать, и мама предложила помочь в этом уже через свое начальство. Склады, удобно расположенные в черте города, были сданы в аренду большой фармацевтической компании и на счет нашей семьи стали капать деньги и это были хорошие деньги.

Насколько я знаю, от наездов и попыток вторичной прихватизации мои родители отбивались вместе с той компанией. За мою безопасность испугались и поэтому из города увезли. А потом я прижилась здесь, привыкла к школе и увлеклась танцами, а потом еще и влюбилась со всей дури, и уезжать обратно отказалась категорически.

Дом был каменно-деревянным. Первый этаж был сложен из камня, а позже был надстроен второй – из бруса. Со временем все это состарилось и даже немного обветшало, хотя нигде будто бы пока не текло и не рушилось. Дедушки и бабушки не стало пять лет назад и дом с участком в почти гектар земли, доставшейся после развала колхоза, собирались продать. Но не хотелось задешево – место было уж больно козырным. Тогда тянули бумажки с номерами участков и деду вместе с еще одним мужиком случайно достались самые роскошные – вдоль реки напротив санатория на том берегу.

После развода мама вернулась сюда. Насколько я знала, сейчас она нигде не работала, занимаясь собой… и коровой теперь. Нет, нужно было закрыть этот вопрос! Пойти и, наконец, познакомиться, что ли? Я шла на кухню и тихо улыбалась.

Мама предложила собраться, взять с собой медицинские документы и прямо сейчас купить курс лечения в санатории. Покупать полную путевку не было надобности, только лечение.

– Паша еще не звонил, – не согласилась я, – он обещал поговорить со своим знакомым и перезвонить мне сам.

При упоминании о Пашке что-то послушно отозвалось внутри, щелкнуло и включило не те эмоции. Наползало болезненно-тошнотное… неконтролируемо – снова тоска, похоже. Не только по Пашке, само собой, но и по всему тому, что осталось там. Плечи сами собой опустились, я ссутулилась над столом и быстро заработала ложкой.

– Одно другому не мешает. Или он и путевку для тебя купит?