Феномен

   Максимов кивнул и обнял его.

   В здании школы раздался звонок окончания уроков. Жена должно быть уже на стоянке.

   Максимов взял обоих сыновей за руки.

   - Чтобы не было между мамой и мной этого не изменить. Дальше все будет иначе, но я обещаю, что исправлюсь. Просто мне нужно сначала кое-что сделать. Вы будете гордиться мной.

   Мишка кивнул и, всхлипывая, вытер слезы.

   - Так говорят когда прощаются, - старший рисовал кончиком ботинка по песку.

   - Я не прощаюсь, ясно? - он дернул их за руки, чтобы взбодрить. - Не дождутся.

   Жена позвонила старшему на мобильный.

   Максимов вытащил из внутреннего кармана небольшой электронный ключ и протянул старшему сыну. Им открывалась ячейка в банке, где лежали все документы на имущество и половина накопленных сбережений, которые Жена могла тратить по своему усмотрению. Вторую половину он положил на счета для оплаты учебы детям.

   - Передай маме. Она поймет. И бегите, давайте. Она волноваться будет.

   Максимов смотрел им вслед и пытался запомнить этот момент: уходящие спины детей, которых он может и не увидеть больше никогда. Слезы безудержно катились по его щекам. Он больше не может быть примером для них, если не соответствует и толике тому, о чем всегда говорил. С детства он убеждал их, что нельзя воровать, нельзя врать и обманывать, а, отвернувшись, делал все то, что учил ненавидеть. Между ними образовалась пропасть, которую Максимов рыл сам, постепенно, помаленьку, все эти годы. И пропасть эту не перепрыгнуть и не перелезть, ее можно только засыпать.

   Три тысячи семьдесят три, три тысячи семьдесят четыре...

   Капли капали так быстро, что он не успевал проговаривать числа в уме.

   За дверью послышались шаги. Пока звук ступающих ботинок по засыпанному песком бетону нарастал, Максимов решил представить лица тех, кто сейчас войдет в эту дверь. Из множества мелькающих образов он архаически выхватывал первые попавшиеся. Иосиф Кобзон и Тимати, Арнольд Шварценеггер и Сильвестр Сталлоне, а может Алла Пугачева и Кристина Орбакайте?

   Когда в дверях показались Альбинос с напарником, Максимов не удержался и расхохотался. Гости ступором стояли в проходе и поглядывали друг на друга.

   - Ты это, почему ржешь? - спросил напарник Альбиноса.

   Его отстегнули от стула и повели по коридору. Ноги так затекли, что приходилось делать нечеловеческие усилия, чтобы передвигать их. На этот раз на голову мешок одевать не стали. Скрывать им уже нечего. Это здание - последнее его пристанище.

   Потолок был полукруглой арочной формы, выкрашенный много лет назад в зеленый цвет, превратившийся со временем в болотный. Волнообразные стены выложены кирпичом во много слоев - об этом можно было судить по многократно усиливающемуся звуку шагов и гулкому эху. Лестничные пролеты монолитные и необычайно огромные. Один этаж тут с лихвой вмещал три обычных. Надписи на тяжелых дверях, обшитых толстыми стальными листами, прочитать не удавалось - Альбинос с напарником ругались, когда он поднимал голову.

   Они преодолели еще несколько бесконечных одинаковых коридоров и вошли в помещение с полностью квадратной дверью и надписью: "Лаборатория 11-2". Помещение имело форму эллипса. Потолок поднимался на высоту не менее десяти метров. В центре располагался металлический бункер, напоминающий барокамеру для аквалангистов. На поверхности бункера располагалось два круглых люках диаметром с человеческий рост из очень толстого стекла, слегка искажающих внутреннее пространство.

   Может быть, это подводная лодка Капитана Немо?

   Над дверцей в бункер висел круглый плафон со значком радиационной опасности. Из стен бункера исходило множество разнообразных трубок и кабелей. Они опоясывали помещение, входили и выходили из круглых и квадратных приборчиков на стенах, электро-шкафов и, в итоге, сходились к центру - громоздкому пульту управления, нависающему над бункером на специальном мостике. От него в обе стороны тянулась металлическая эстакада, расширяющаяся к центру у входа, служившая наблюдательной площадкой.

   Запах стоял странный - кислый с привкусом металла и смазки, с нотками выхлопных газов. Пустой желудок Максимова заурчал и просигналил острой болью, будто он съел этот запах на обед в виде пищи.

   Максимову позволили осмотреться, и повели вниз, к бункеру. Он упирался ногами в перилла, зацеплялся за выступы, получал за это локтями по ребрам и коленями в поясницу. В бункер его практически внесли на руках. Внутри сгустился сжатый горячий воздух. Его усадили напротив люка на специально приготовленный для этого стул, привинченный на скорую руку к полу толстенными болтами. Каждую руку прицепили отдельным наручником к задней ножке стула, что не позволяло ему выпрямить спину.

   Дверь за Альбиносом захлопнулась. Стальной вентиль автоматически закрутился со зловещим воплем, ерзающего без смазки, металла. С каждым новым витком в бункере становилось все тише. Впервые в жизни Максимов ощутил, как оглушает стук собственного сердца.

   В бункере, помимо основного освещения, были установлены дополнительные прожекторы. Треть площади занимал капитальный металлический стол с потертостями и вмятинами по всей поверхности столешницы, изъеденной по бокам ржавчиной. На столе ютились стеклянные колбочки, микроскоп и другая лабораторная утварь. В самом дальнем углу на помосте стояла открытая бочка с вырывающимися из нее струйками безвкусного пара, словно внутри варился суп.

   В лабораторию вошел мужчина, хромающий на одну ногу. Через мутное окно люка лицо его не удавалось рассмотреть, но Максимов без труда узнал его. Бузунов по-командирски выпрямил спину и прошел к пульту управления. В громкоговорителе над головой Максимова зашипело.