Страница 254 из 299
Понтий восседал в роскошном кресле, больше походившем на трон, в своей резиденции в Кесарии. В угрюмом одиночестве он пребывал в последнее время. Получив то, о чем так долго мечтал, он чувствовал внутри лишь неудовлетворенность и пустоту. Эта провинция казалась ему жалкой, никчемной, никому не нужной. Несмотря на то, что он управлял не только Иудеей, но также Идумеей и Самарией, у него сложилось ощущение, что его просто сослали сюда. С каждым днем, с каждым месяцем своего правления он все больше и больше злился на Луция за его успехи, за то, что у друга получалось все, за что бы он ни брался. А он, Понтий, как ни старался, постоянно упирался в стену. От этих мыслей он становился раздражительным, злобным, бескомпромиссным. Он хотел прибыть в эту провинцию как властелин, внеся штандарты и знамена с изображением императоров, но все вышло совсем по-другому: местные жители встретили его негодующими криками и ругательствами. Видите ли, он оскорблял их веру изображениями кесарей – он, ставленник самого Рима! Да они должны были трепетать перед ним! Интересно, что бы сделал на его месте Луций? Наверное, вырезал бы эту чернь, и все тут. А может, он не прав, и стоило войти в город скромно, с одной охраной, без знамен, чтобы не злить народ? А может… Все эти «может» разрывали Понтия изнутри, буквально выворачивая его наизнанку. Ведь он лучше Луция. Лучше! Он – прокуратор Иудеи, а не какой-то там приспешник-солдафон. Но тогда почему он так завидует другу? Понтий изводил себя этими мыслями до острейших головных болей, от которых прятался в одиночестве в темной комнате, и только его огромный пес был ему другом. Он думал, что станет править людьми, вершить над ними суд. Он хотел получить освобождение от Луция, но оказался в рабстве у Марка. Асмодей частенько посещал его и указывал, что нужно делать. И Понтий делал, несмотря на то, что своими решениями злил первосвященников и настраивал против себя народ. Смысла приказов, которые ему передавал Марк, он не понимал, а спрашивать не мог – такова была сделка, и это ощущение марионеточной слепоты и положение беспрекословной подчиненности сводили его с ума. В довершение ко всему до него доходили странные слухи о каком-то мессии, пришедшем якобы освободить человечество. Асмодей приказал ему быть начеку и докладывать обо всех странностях непосредственно Марку.
– Марк, что теперь, стал выше императора?! – разозленный размышлениями Понтий непроизвольно озвучил свою досаду и тут же со страхом огляделся по сторонам: вдруг кто-нибудь услышит?
Но никого не было, он сидел один. Голова снова страшно разболелась, и прокуратор вышел на свежий воздух. Преданный пес последовал за своим хозяином. Понтий смотрел вдаль отрешенно, совсем по-старчески. За короткое время он превратился из молодого, полного сил и храброго воина в дряхлого чиновника. Зачем было махать мечом, если за тебя это сделают другие? Зачем было думать, если за тебя все уже решили? Прокуратор Иудеи Понтий Пилат, властитель провинции, он ощущал себя не господином, а рабом. Ничто теперь не приносило ему удовольствия: ни пиры, ни женщины, ни гладиаторские бои. Он был жив, но чувствовал себя мертвецом. Он умер еще тогда, на ипподроме, когда заключил фатальную сделку с Асмодеем. Он хотел вписать себя в историю, стать всемогущим, влиться в высшее сословие – что же, он в этом преуспел. Только почему это его не радует? Странно…
Марк стоял в небольшой рощице, посаженной специально для Тиберия на острове, который стал для императора крепостью. Он стоял, сложив за спиной руки, и слушал, как прекрасно поют птицы, привезенные сюда со всех концов света для того, чтобы своими трелями услаждать душу старого императора. С утра до поздней ночи не смолкало их разноголосие. В этом хоре участвовали тысячи пернатых певцов: они на все лады свистели, щебетали, чирикали и пищали. Воздух звенел от громких и тихих, радостных и тоскливых мелодий. Птахи пели сидя и на лету, во время отдыха и охоты на насекомых – они не смолкали ни на секунду. Марк слушал их с очевидным наслаждением, чуть прикрыв глаза.
– Тебе не кажется, что ты перегнул палку? – внезапно птичье пение смолкло, наступила тишина.
– Михаил! Ты, как всегда, не вовремя. Что же за привычка у тебя такая – лезть туда, куда не просят?
– Мы знаем, чего ты добиваешься, Анатас.
– Поздравляю. Я особо и не скрывал этого. Но я не пойму, в чем ты меня упрекаешь?
– Ты вмешиваешься в судьбы людей, так нельзя.
– Раньше было нельзя, Михаил. Раньше. Больше я играть по вашим правилам не намерен.
– Ты не можешь нарушить их. Он запрещает!
– Он? Запрещает? Послушай меня, Михаил: не я создал эту мразь. Слышишь?! Слышишь?! Ты слышишь стоны и мольбы о помощи? Там его создания творят такое с себе подобными, что даже я поражаюсь этому. А ты знаешь, что вот этот заповедник, в котором так прекрасно поют птицы, создан для удовлетворения императорского сладострастия? Конечно, знаешь. И Он знает. Вы оба это знаете, но ничего не делаете. А еще Он знает, что здесь живут дети, обученные самым изощренным формам разврата и ни к чему на свете больше не пригодные. Но покарать Он их не может, ведь Он сам их создал. Для отца сын – это сын, даже если он урод. В глубине души, Михаил, ты не можешь не признать моей правоты. Поражают не разврат и жестокость, творимые ими. Поражают их масштабы! Но скоро все закончится, мой друг. Луций станет императором, и этот мир сожрет сам себя. Ни они первые, ни они последние…