Страница 196 из 299
– Прекрасно. А что ты нервничаешь, Понтий? По-моему, мы с тобой друзья с детства, и ты мог бы просто сказать мне об этом. Ты думаешь, мне есть дело до этого ничтожества? Только вот одного не пойму: для чего тебе нужно демонстрировать свой гонор перед моими солдатами? Ты что, хотел меня унизить?
– Да нет… – смущенно проговорил Понтий, видя, как глаза Луция заблестели звериным блеском.
– Несколько лет назад мы могли лишь мечтать о том, что имеем сейчас, Понтий. Мы клялись друг другу делить и радости, и ненависть к врагам, не так ли? Разве не это настоящая дружба, Понтий? Теперь ты в обход меня распоряжаешься пленными, даже не удосужившись посоветоваться со мной, с твоим другом и, в конце концов, твоим командиром!
Понтий неловко крутил головой по сторонам, пытаясь найти в чьих-нибудь глазах поддержку, но, увы, даже Мартин и Ратибор старались не смотреть на него. А солдаты, которые были рядом с ним и кем он командовал полчаса назад, услышав слова своего генерала, медленно положили руки на рукояти своих гладиев и замерли, словно волки, ожидая приказа истинного вожака. Понтий стоял, кусая губы и боясь шелохнуться, а Луций смотрел на него своим ледяным взглядом. «Ты не такой уж и плохой человек», – снова проскользнуло в голове генерала, и он посветлел и рассмеялся, после чего подошел к другу и хлопнул его по плечу.
– Расслабься, дружище. Расслабься.
– Я это… – проговорил пересохшим ртом Понтий.
– Да все нормально. Ну, кого ты тут для себя присмотрел? – сказал Луций, подходя к стоящим в стороне рабам, отобранным Понтием. – Эй, ты тут за переводчика, как я погляжу?
– Да, господин, – тихо, со страхом в голосе ответил нумидиец.
– Иди сюда. Иди, иди, не бойся. Кто вот этот, с козлиной бородой? – указывая пальцем на долговязого мужчину, спросил Луций.
Переводчик что-то тявкнул пленнику на своем презренном языке, долговязый нехотя ответил.
– Он говорит, что он философ из Цезареи.
– Ух ты, философ! И как же ты, философ, умудрился взять меч в руки? Разве твое дело не трепаться о всякой ерунде? Ну же, переведи ему! А то он смотрит на меня, словно баран!
Нумидиец снова затявкал, долговязый выслушал и надменно улыбнулся, после чего сказал что-то, отчего у переводчика покраснели уши и забегали глаза, будто у вора, которого поймали за руку на рынке.
– Ну, что ты растерялся? Давай, поясни нам, что сказал этот мудрец? Да, Понтий, ты прав: за ученых рабов дают хорошие деньги на невольничьих рынках. Я как-то пропустил момент, дружище, когда ты из солдата превратился в торговца! – злобно улыбнулся Луций.
– Повелитель, – срывающимся голосом начал переводчик. – Он говорит, что такие люди, как вы, ведут войну, забыв заключить мир с самими собой. Он говорит, что, придавая их страшной смерти, вы добьетесь не покорения, а большей ненависти к себе. Говорит, что в погоне за великой мечтой легко потерять смысл собственной жизни. Говорит, что не боится смерти. Простите, повелитель, это его слова, а не мои, – нумидиец спрятал глаза, раскланялся и, пригнувшись, отошел в сторону, словно пес, который прижал хвост при виде более сильного животного. Кажется, еще немного, и он бы заскулил со страха, настолько был жалок его вид.
Луций стоял, замерев, остальные ждали, что он будет делать. Все знали, как непредсказуем он был в последнее время.
– Прекрасно! Один прощает, другой не боится смерти. Значит, по-твоему, поднять восстание – это нормально, да, философ?! А отвечать за содеянное? Отвечать за содеянное мы не будем, так?! Да и правда, зачем? Ведь все римляне плохие! Один мой хороший знакомый, тоже философ, – Луций подошел ближе к долговязому, – говорил мне: «Если у тебя что-то появилось, значит, у кого-то другого что-то исчезло. Если ты поднялся на ступеньку вверх, кто-то другой упал на дно». Сильный всегда прав, философ!
Долговязый не понял, как металл пронзил его тело. Луций стоял перед ним и смотрел, как из его тускнеющих глаз быстро уходил жизненный свет. Затем он резко провернул меч внутри тела, отчего пленник привстал на цыпочки, протяжно пискнул, захрипел и упал к ногам генерала.
– Раз, и нет философа, – поворачиваясь к Понтию, с хищной ухмылкой произнес Луций и подошел к другому пленному, который стоял рядом с убитым. – Ты, наверное, тоже учитель? А, в принципе, какая разница? – человек пошатнулся, тяжело задышал, сначала быстро, потом все медленнее и отрывистее, и вот уже на земле лежали двое. – Как ты там говорил, Понтий? Ты хотел что-то иметь от этого похода? Мне кажется, ты имеешь меня! И мне это страсть как не нравится! – при этих словах очередное тело упало к его ногам, теперь это была девушка.
Генерал повернулся и медленно, вразвалку направился к своему другу, сжимая в руке меч. С блестящего лезвия на песок стекала багровая вязкая жидкость. Доспехи были забрызганы кровью, которая отчетливо алела на черном металле. Понтий отшатнулся назад. Напряжение было такое, что, кажется, даже воздух стал тяжелым, как скала.
«Мне придется делать страшные вещи... Ты не такой уж и плохой человек, Луций… У власти есть только власть, хочешь быть первым – убей собаку. Как ты будешь убивать врагов, если не можешь убить животное?». Тело Луция передернулось, его рука, сжимавшая рукоять меча, обледенела, миллиарды игл снова пронзили ее, причиняя нечеловеческую боль. Перед глазами белело лицо Понтия, бледное, в цвет сенаторской тоги. Казалось, что он и не дышит вовсе. Луций пришел в себя так же неожиданно, как и впал в гнев. Он испуганно посмотрел сначала на друга, потом на себя: рука с мечом опущена, Понтий невредим. Генерал облегченно вздохнул и тихо произнес: