Страница 43 из 95
Конунг не пожалел для погребения любимого сына всего самого лучшего. Любимый драккар покойного, "Серебряную русалку", подготовили, чтобы отправить Хельги в вечность. Он сидел на носу корабля в кресле, которое когда-то сам украсил резьбой, совсем как живой, все еще улыбаясь, облаченный матерью во все алое. На коленях у Хельги лежал меч, добытый им в земле франков, а у его ног лежали заколотый белый конь и любимая собака. Пусть не Один в Вальхалле, так Владычица Царства Мертвых - Хель примет его с почетом, сразу узнав, что перед ней сын конунга, достойный стать первым среди добрых людей, умерших не в сражении.
Вокруг мертвых тел были разложены просмоленные связки хвороста, занимая все свободное место, от форштевня, где изгибалась, вскинув руки морская дева с лицом Герды, до самой кормы. Был поднят черный парус, как и на всей флотилии Сванехольма. Но над ним трепетал и личный вымпел Хельги - синий, с сияющим солнцем. Будто светлая ласточка, он теперь бился над мачтой "Серебряной русалки".
А у мачты был привязан разбитый, изувеченный труп Хаука, который братья с трудом вытащили из пропасти. Конунг распорядился и этого своего несчастного сына отправить вместе с Хельги, его рулевым. Был ли он виноват или нет - это им там теперь должно быть виднее. И вокруг Хаука тоже лежали просмоленные связки хвороста; только поджечь их - и все вспыхнет громадным костром.
На море еще сильнее бушевал шторм. В сгустившейся тьме волны, накатывающиеся на берег с гулким стоном, казались совершенно черными, без блеска, лишь от взятых с собой факелов по воде пробегали яркие блики. Но именно теперь почти невидимое море ощущалось еще более грозным и могучим; это была стихия превыше человеческих сил. Викингам ли не знать, на что способно море! Даже самые опытные из них сегодня с тайным опасением вслушивались, как оно бросается на штурм установленных богами пределов, точно чудовище, запертое в клетку. Шевелились суеверные мысли: если солнце скрылось именно в день смерти Хельги, то почему морю не вырваться из берегов и не затопить весь Срединный Мир именно теперь? Но вслух никто не смел о таком говорить: как раз услышат злобные морские духи! Кроме того, все знали: в море струсивший погибнет первым. А им предстояло сегодня выйти в море; недалеко, всего лишь до границ фьорда, но и это в шторм было опасно. И все-таки, никто не отказался проводить Хельги в последний путь. Не только не отказался - лучшие из них сочли для себя честью отвести "Серебряную русалку" в последний путь.
Но прежде следовало еще сказать прощальные слова. Конунг с женой поднялись на борт еще стоявшего на берегу драккара. При свете множества факелов, наконец, стало светло почти как днем, и все увидели, как родители склонились над телом сына. Но слов никто не услышал; видно, не предназначены они были для посторонних. Не было среди провожающих Герды; она захворала и теперь лежала в лихорадке под присмотром служанок.
Зато остальные говорили, стоя вокруг. Стирбьерн, не сводивший глаз со штормового моря, словно надеялся заметить там блестящую чешую Золотой Змеи, первым молвил сурово:
- Хельги никого не боялся, хоть и не рвался первым драться ни с кем. И за его гибель враг дорого заплатит.
Сигурд, ставший теперь наследником отца, проговорил за себя и за младшего брата:
- Пока был жив Хельги, мы с Гуттормом имели право оставаться беззаботными мальчишками. И было бы лучше для всех, если бы так было всегда. Теперь вот я - старший, но я понятия не имею, как им быть. Лучше бы никогда этого не узнавать...
Даже Йорм сегодня был непривычно грустен. Видно, и он в глубине души сожалел о трагической гибели Хельги, хоть и необходимой ради осуществления его замыслов.
- Будь все такими, как Хельги, может, и стал бы мне дом конунга родным. Никогда он не ссорился со мной, как другие, не наказывал за мои шутки, - тихо промолвил он.
А Ульв Черный неожиданно произнес первым из братьев, и остальные подхватили за ним:
- Прощай, брат! - и взялись за весла, собираясь вывести "Серебряную русалку" в море. Уже конунг с женой спустились на берег, остались только гребцы.
И вдруг на причале раздался крик, полный боли и отчаяния, как стон раненой чайки. И все увидели бегущую прямо к морю женщину. В длинном белом платье, с разметавшимися по плечам светлыми волосами, она казалась бледным призраком в сгустившейся тьме. Никто не успел ее остановить; она пролетела мимо собравшихся на берегу, взбежала на борт драккара прежде, чем успели убрать сходни. "Точно белая птица!" - ошеломленно подумал Гутторм. А в следующий миг они с братом уже удерживали в руках неистово сопротивляющуюся Герду. Всегда нежная, хрупкая жена Хельги теперь превратилась в яростного берсерка, так что двое юношей с трудом могли удержать ее. Она хрипло стонала и звала мужа, едва ли узнавая тех, кто теперь был перед ней.
- Она бредит! У нее лихорадка, - сказал Сигурд, коснувшись пылающего лба молодой женщины. - Герда! Герда, очнись же!
Но ей, казалось, все равно было, какой ценой вырваться из их рук, а юноши не могли применять настоящих захватов, из тех, что при дальнейшем сопротивлении ломают кости противнику. В какой-то момент им пришлось разжать руки, и Герда, освободившись, крикнула: "Хельги, я иду к тебе!" - и полоснула себя по горлу припасенным в рукаве ножом. В красном свете факелов на берегу и на корабле все ясно разглядели, как ее белое шерстяное платье пропитывается кровью. Она медленно склонилась, падая на бок, но братья подхватили ее и бережно усадили рядом с Хельги. На берегу рыдали служанки, которым поручено было смотреть за больной.