Страница 2 из 31
Он был напоследок. Самое дорогое и чистое в моей когда-то жизни.
В первый раз он пришёл незвано-нежданно.
Кисейные занавески. За ними расплывается залитое дождём окно. В простенке между окнами тикают ходики. Сейчас увижу, сейчас.
И я замираю, предчувствуя и тревожась. Да. Он тут. Маленькая спина в синей шерстяной безрукавке, розовая рубашка, пепельные кудряшки над оттопыренными просвечивающими ушами, краешек круглой щеки.
Разложены игрушки – тряпичный зайчик, деревянная тележка, солдат с усами и саблей, цветные кубики…
Больше ничего не надо.
Надо остаться тут. Навсегда. Тёплые половицы поскрипят под нашими ногами, перина на кровати пахнёт печным теплом, а в комоде у двери будут раз и навсегда аккуратно сложены вещи и между ними – синие мешочки с лавандой и чабрецом.
А ты будешь всегда. Обернись. Нет, не оборачивайся. Дай мне полюбоваться. Я так тосковала всё это чёрное время.
Мужчина приходит реже женщины. Я не знаю ни имени его, ни как он выглядит, потому что явился он слишком поздно, и прошла вечность с тех пор, когда я видела и помнила имена. Он приходит ночью и всегда-то некстати! Я сплю или ухожу, и приходится возвращаться, а так не хочется. А как иначе? Ведь с ним надо держать ухо востро.
В первый раз я очень испугалась. Я бродила по каменной набережной. У меня был новый зонт - бордового цвета с хризантемами. Дождя не было, но зонт я несла в руке. Я встретила Митю и Викторию Сергеевну (нелепое пальто!), потом лысого Бориса из библиотеки (он кивнул и улыбнулся). В канале шевелилась свинцовая вода. Холодный воздух влетал под подол. В туфле незаметно перекатывался мелкий камушек, и лень было его искать и выбрасывать.
Мне пришлось вернуться очень резко, обычно я так не делала. Тьма и духота. Шум в голове. Кто-то стоял надо мной и смотрел. Я не могла видеть, но чуяла – он тут. Именно он, не она, не может быть никаких сомнений. Высокий, дышит неспокойно. Большие руки и ноги. И одет во что-то тяжёлое, наверное, мокрое. И страшно, противно страшно, оттого что он так смотрит.
Если бы я знала наверняка, что он задушит меня подушкой или ударит по голове – я бы так не испугалась. Да что там – была бы рада! Один удар – и всё. И всё. Но он не хотел мне зла, я точно знала. Он никому не хотел зла. И добра. Был он никакой, я не чуяла его, как чуяла других, когда они приходили или только казались мне.
Очень хотелось закричать, но я давно разучилась. Я заскулила от страха и описалась. Он наклонился, тяжело сел рядом, взял мою руку.
Уходи. Уходи. Мне неприятно и страшно. Хороши тёплые руки в заусенцах, а большие, холодные и сильные - страшны.
- Не волнуйтесь, я вас не обижу.
Голос шёл сквозь гул и вату. Он назвал меня долгим стёршимся именем. Да, вроде так меня звали. Но было ещё другое имя – короткое и звонкое, как стук дятла в лесу. Он не назвал меня как надо, как звала та женщина, это напугало. Чужой, чужой.
Он что-то сделал с моей рукой. Не больно, но обидно, потому что я была беспомощна как рыба на берегу, и не могла сказать о том, что мне плохо оттого, что он рядом.
А потом разбежались под кожей тысячи муравьёв, и каждый горел, как раскалённое железо.
Они бы сожрали меня, но я так закричала внутри себя, так плотно и быстро закрыла все сундуки и коробочки!
И я позвала. Изо всех сил. И Петя пробежал под сиреневыми кустами и замахнулся маленькой лопаткой, а Максим появился и топнул ногой.
Я увидела их и улыбнулась.
И тут он испугался. Я это чуяла – удивлённый страх большого сильного человека. И я обрадовалась, тому, что победила. Хоть на миг победила неважно кого.
Я очень долго не могла уйти. Мне виделась моя вечная тюрьма, какой она должна быть, но я не уходила, нет. Пыльные древние полки и шторы, тёмные окна, в старых шкафах и буфетах – тлен и моль. В углах всегда темно и поселилось неживое.
Всё это скоро уйдёт, как и я.
Как пахнет старая деревянная вещь, прожившая столетие с людьми? Её безмолвный секрет прост - она с каждым годом пропитывается ими, стремясь к невозможному – к жизни. Уж никогда ей не стать гибким деревцем, но и умереть до конца ей не дали. В её запахе – бытие бывших владельцев и её терпение.
Муравьи бегали под кожей, их были тысячи, они искали путь к моей голове. Я сражалась изо всех сил. Нельзя пускать их, нет. Пусть съедят руки и ноги, они мне не нужны. Но это не троньте. Я очень богата. Да, богата. У меня миллионы сундуков, шкатулок и коробочек. Я могу открывать их или они открываются сами. Некоторые сломались, проржавели и покрылись бурым мхом, но это не важно. Это моё, это всё, что у меня есть!
Я очень устала. Я победила. Муравьи ушли и растаяли.
Я ушла, а он, должно быть, ещё сидел рядом.
Я видела сумрачный ельник и нездешние крупные свежие ландыши, торчащие между бурых хвоинок на серой земле. Я бродила, трогала тёплые шершавые деревья, вдыхала запахи хвои, живой почвенной сырости и цветов. Я была очень маленькой, а всё вокруг - большим, величественным и не страшным. Я видела, как по стволу ползёт жук с изумрудной спинкой, как шумно вспорхнула крупная серая птица. Я видела свою руку. Ногти грязные, один я обгрызла. Маме не понравится. Посмотри, какие лапки у киски. Она ходит по дорожке, а пальчики у неё чистые. Разве ты хуже киски?
Он приходит. И всегда-то ночью.
Он постоянно думает – напряжённо, как душевнобольной, а простое, что понятно всем – не замечает. Ему стыдно, что он приходит в потёмках, как вор. Он мало спит, и от этого у него болит голова. Нет, не от этого. Не буди лиха. Не буди.
И всегда-то некстати, и всегда берёт мою руку, и муравьи ведут со мной войну. Ничего он не знает. Не знает, что двери на запоре и ключи спрятаны. Пусть рыщут и пожирают меня, я не покажу им, нет…