Страница 19 из 31
- Спокойной ночи, Йозеф. Я, пожалуй, пойду, уже так поздно.
Я вздыхаю и встаю из-за стола.
- О, мой красивый девочка!
Он прижимает меня к груди. Я утыкаюсь носом в серое сукно и поднимаю руки ему на плечи. Пахнет табаком, потом и французским одеколоном. Напротив моих глаз распростёр крылья стальной орёл.
Оох, сколько же я спала! Я сладко потянулась и перевернулась на живот. Ладно, пусть будут руки и ноги. И гибкая спина.
Солнечный свет лился из окна. Я подставила под него свои пальцы - тонкие, просвечивающие розовым, с маленькими поломанными ногтями. Закрыла глаза, и голова сразу наполнилась мыслями и желаниями. Я представила себе вкус кофе. Вчера я пила кофе. Рот наполнился слюной, в животе заурчало. Хорошо бы ещё… ну, положим, хлеб. Белый, свежий, с хрустящей пахучей чёрной корочкой. И на нём розовый кусочек сёмги. Или хотя бы селёдки. Голод мучительно, как вчера, сжал внутренности.
А тут вдруг ещё вспомнилось вчерашнее, и я почувствовала стыд и прилив злости.
Как же всё отвратительно сложилось! Эта проклятая беспомощность, слабость. Этот мальчишка. Я принялась прокручивать произошедшее вчера, удивляясь не столько тому, чему стоило бы удивляться в моём положении, а собственным эмоциям. Они просто били ключом, и это было непривычно, дико, непонятно. Память подкидывала то с той, то с другой стороны яркие картинки.
Вкус горячего борща. Сметана. Ммм…
Туалет. Меня же стошнило на него. Боже, какой позор! Хотя, чего уж тут…
Это он меня одел или я сама? Чёрт побери, мне ли стесняться! И кого!
Тёплая вода, ванна. Благодать.
Зачем он завёл эту проклятую музыку?
Злость снова закипела, и вместе с ней какое-то щемящее, незнакомое чувство. Волнение? Страх?
Это очень мешало сосредоточиться. А надо было думать, что делать.
Но сначала нужно было утолить голод. Волна непривычного смущения вновь ударила в щёки, когда я вспомнила, как прокралась на кухню, чтобы стащить кусок хлеба. И как позорно меня поймали и отвели обратно в комнату. Чёрт, чёрт, чёрт!
Я осторожно села, спустила ноги с кровати и чуть не наступила на спящего человека. Ну конечно, вчера он запер комнату изнутри и улёгся охранять на пол, как собака.
Как глупо. С одной стороны, я же могу его разбудить. Я гостья и больна. С другой стороны - человек вчера поздно лёг, беспокоился, вызвал врача, возился со мной, устал. Подожду. Бывало и хуже.
Я осмотрела комнату, отмечая вещи, назначение которых было непонятно. Вот странная штуковина, прилепившаяся у окна. Не похоже на люстру или бра. Может такой мусоропровод? Но почему наверху? А эта вещь на столе похожа на глаз с одной ногой. Интересные обои. Я провела рукой по тиснёному рисунку – мягкие, будто из плотной ткани, наверное, дорогие.
Голод становился сильнее. Ощущение было такое, что я не ела дней десять. Я легла на край кровати, прижала ноги к животу и стала рассматривать Германа.
Люди обычно так не спят. Так ложатся отдохнуть в траву косари в деревне после обеда, когда всякое живое существо смаривает полуденная жара. Он лежал на спине, вытянувшись почти во всю ширину комнаты, подложив под голову ладони согнутых в локтях рук. Не хватало только травинки во рту.
Я снова ощутила странное чувство - одновременно скованности, волнения и смущения, и не сразу поняла его причину. А когда до меня дошло, чем оно вызвано, вновь пришло удивление. И злость на себя. Чёрт! Что за дурость?
Я была смущена тем, что я не одна. Я настолько отвыкла от людского общества, так одичала, что один вид человека наводил на меня оторопь. Вчера мне было не до этого. А сегодня я смотрела на мальчишку и понятия не имела, как себя с ним вести, когда он проснётся.
Я поймала себя на том, что грызу кончик ногтя. Отвратительная привычка, нельзя так опускаться. В своей жизни я видела десятки, сотни, тысячи людей – мужчин и женщин, красивых и страшных, здоровых и больных, живых и мёртвых, и по большей части относилась к ним не хуже и не лучше, чем к животным. Никто в здравом уме не станет краснеть, увидев на улице кошку или собаку.
Надо было как-то отвлечься. От нечего делать я стала внимательно рассматривать спящего. На него приятно было смотреть, это я заметила даже вчера, когда мне было плохо. Хорошо сложён. Черты лица правильные, крупные, открытые. По-своему красив. Как раз так, как положено мужчине. Не смазлив, не излишне брутален. Есть переходный возраст, когда не скажешь точно – мальчик это или юноша. А про этого не скажешь – юноша или мужчина. Детское, мягкое, нескладное ушло, а матёрое, самцовое ещё не появилось. Молодец, Марина, давай зачетку, «отлично». А над тобой ещё смеялись! Как ты там говорила? «Хороший генотип. Долго искала именно такой материал – внешность, интеллект, хорошая родословная». Шалава.
Я с неприязнью подумала про Марину – о её мелких светлых завитушках, о румянах на подвядших щеках, о неприятной манере сцеплять и тут же раскидывать пальцы… Не такой я желала Максиму, не такой…
И тут ни с того, ни с сего появилось шальное желание дотронуться до него. Осязание, обоняние, слух, вкус… только сейчас я поняла, какой это дар. Я страшно долго не ведала этих ощущений. Это было тоже сродни голоду – жажда познания, потребность ощущений. Все органы чувств работали по-другому, как не работали никогда. Все нервы были обнажены и уязвимы.
В солнечном луче медленно кружились микроскопические пылинки. Между тиснением на обоях пестрели мраморные пятнышки, и одно было похоже на тушканчика. От подушки шёл слабый цветочный запах. Переплетение ниток на ткани завораживало. Машина пронеслась за окном. Колыхнулась занавеска. Такая гладкая кожа, наверное, тёплая.
И я коснулась плеча человека. Очень осторожно. Тёплая. Даже не шелохнулся. Я потрогала волосы. Мягкие, тёмно-каштановые, немного вьются. Длинные. Глупость какая. У меня обычно были короче. Я дотронулась до своих волос, рассмотрела прядь в луче света. Совсем чёрные, как в детстве. «Как воронёнок, вся в отца. А глаза мамкины». Надо будет остричь. Хотя, не всё ли равно.