Врата

Лёнька внимательно рассматривал свое отражение в треснувшем зеркале школьного туалета. Из полумрака на него смотрело глубокомысленное, хотя и довольно скучное лицо с большими, выразительными глазами и спадающей на высокий лоб упрямой челкой черных волос. Шрам почти полностью исчез, однако проклятая бровь срослась неровно.

Лёнька скорчил дурацкую гримасу и, поправив на груди галстук, вышел в залитый солнцем, непривычно пустой коридор. Весело помахивая портфелем, он спустился на первый этаж.

- Ну что, до сентября? – улыбнулся Егор, надевая фуражку.

- Я вот что хотел сказать, – вдруг вспомнил он. – Помнишь, когда мы с Элинкой сидели в колодце, а ты бегал за помощью?

- Ну?

- Странная история… Скажи, ты бы смог там заснуть?

- Да не думаю, – содрогнулся Лёнька, вспомнив ледяную, грязную воду и мерзкую кишку тоннеля.

- А мы, кажется, заснули. Там было на чем сидеть, но, сам понимаешь, удобно не устроишься. А у меня еще и колено сломано. Как я умудрился заснуть?

Лёнька пожал плечами. Он мог бы рассказать Егору обо всем, что с ними произошло, но не хотел показаться другу сумасшедшим. После той ночи все трое попали в больницы. Лёнька три недели пролежал с воспалением легких и еще неделю дома, поскольку был совершенно без сил. Когда он, снова придя в школу, встретился с друзьями, выяснилось, что никто из них совершенно ничего не помнит об их невероятном приключении.

-  Может, дело в переохлаждении? – гадал Егор. – А знаешь, какой сон мне снился?

- Про Песочного человека?

- Про кого?

- Неважно…

- Сон был очень похожий на правду. Про светящийся шар! Шар, висящий в воздухе, внутри какой-то огромной… пещеры, что ли? Там еще была каменная лестница… Знаешь, мне ведь сны почти не снятся.

 Они вышли из дверей школы навстречу сияющему майскому дню.

- Тебе помочь?

Лёнька взял Егора под руку и помог спуститься по ступенькам.

- Доктор сказал, мне очень повезло, – заметил Егор, осторожно ступая вниз. –  При таких переломах нога обычно вообще перестает гнуться.

У ворот их ждала Элина.

- Мы сейчас идем в Парк Горького на аттракционы, – улыбнулась она. – Хочешь с нами?

Лёнька многозначительно поднял глаза. Он с удовольствием провел бы остаток дня с друзьями, прежде чем расстаться с ними на все лето, но, кажется, в дружбу начинало вклиниваться что-то такое, от чего следовало держаться подальше. Он видел, что Егор уже взял Элину за руку, и как-то без особой радости ожидает его согласия.

- Спасибо, но… мне надо домой. Отец просил помочь кое с чем.

- А ну ладно, – вздохнула Элина. – Пока, Лёнь! Теперь уж, наверно, до осени.

- Бывай! – промолвил Егор, сдавив Лёнькины пальцы в крепком рукопожатии.

Они расстались.

Лёнька бодро шагал по веселой и прекрасной улице. На деревьях искрилась молодая листва. По дороге мчались сверкающие машины и звенящие троллейбусы. Хотя с небес до сих пор веял арктический холодок, и лето явно не собиралось быть жарким, Лёнька чувствовал, что все вокруг дышит любовью и счастьем. Зима и страшный март поблекли и застыли в прошлом, как лживый, мерзкий сон. Мама постепенно поправлялась. Отец снова любил его. Конец света, о котором все кричали, так и не случился.

Зайдя в небольшой, тенистый сквер, Лёнька присел на скамейку, слушая щебет птиц и крики взлетающих на качелях детей. Звучавшие из далекого репродуктора слова известной, уже надоевшей всем песни про перелетных птиц разносились над сквером трагично-восторженным эхом.

Мимо прошел высокий офицер с каменным лицом и чемоданом в руке. Лёнька вспомнил про Гарцева. Никто в квартире не опечалился его внезапному исчезновению, и это еще мягко сказано. Зато о причинах гадали и спорили все, кому не лень.

- Да небось, свои же и шлепнули! – ворчала баба Зоя, пихая палкой варящееся в баке белье.

Большинство разделяло ее точку зрения. Кто-то, однако, полагал, что Гарцев сам бежал из Москвы, когда почуял, что со смертью хозяина его сладкая жизнь подошла к концу. Впрочем, когда управдом распорядился взломать дверь в его комнату, ошибочность этой версии стала очевидна: в шкафу остались вещи Гарцева, а в столе – деньги и документы.

В тот же день проживавший в квартире делопроизводитель Прусаков за ужином объявил, что лично видел, как люди в штатском высадили Гарцева из черной «Победы» на мосту и, связав ему руки, сбросили в Москву-реку.

Лёньку порывало спросить, отчего же он не рассказал об этом раньше. Но подвыпивший Прусаков так искренне и самозабвенно врал, что сочувствие взяло верх.

Да и мог ли Лёнька с полным правом утверждать, что знает истину? Он не был в этом уверен. Быть может, ему, как и Егору, приснился слишком правдоподобный сон? Быть может, испугавшись за маму, он ненадолго сошел с ума и бегал в мире своих фантазий? Если это принять, жить становилось гораздо легче. Никто на свете не видел того, что видел он и не поверил бы ему. Что-то подобное Лёнька испытывал только в детстве, когда в его кроватку приползала черная тварь.