Страница 9 из 18
- Как очутился?
- Нуда.
- В деревне Красное?
- Ну да, да, - повторил лейтенант несколько раздраженно. - Как ты очутился в деревне Красное?
- А то ты не знаешь.
- Чонкин! - Лейтенант стукнул по столу кулаком.
- А чо Чонкин, чо Чонкин, - стал сердиться подследственный. - Будто ты сам не знаешь, как солдат очучивается где-либо. Старшина послал.
- Какой старшина?
- Ха, какой. - Чонкин развел руками и опять посмотрел на печку, на Сталина, на девочку, как бы призывая их в свидетели непроходимой тупости лейтенанта. Не знает, какой еще может быть старшина.
- Ну этот же, - сказал он. - Ну как его... Ну Песков же.
- Значит, старшина Песков? - переспросил лейтенант, записывая. Проверим. А может, не было никакого старшины, а, Чонкин? - Филиппов хитро посмотрел на Чон-кина и подмигнул. - Может, ты сам сбежал? Может, ты так решил, пусть, мол, Родину защищают всякие дураки, а я умный, я лучше с бабой где-нибудь полежу. Может так было дело?
- Нет, - хмуро ответил Чонкин. - Не так.
- А с какой же ты тогда целью поселился у Беляшовой9
- У Беляшовой?
- Да, да, у Беляшовой. С какой целью ты у нее поселился?
- Так ведь с целью, чтоб жить с Нюркой, - объяснил Чонкин правдиво.
Лейтенант встал и ногой отодвинул стул к стене. Он не был доволен результатами допроса, который принимал дурацкое направление. Лейтенант нервничал. Он только утром вернулся из области, где подполковник Лужин всю ночь вынимал из него душу, въедливо выспрашивая все подробности и детали того случая, когда оперативный отряд под руководством Филиппова в полном составе был захвачен одним плохо вооруженным красноармейцем.
- Чудовищная история, - сказал Лужин. - Нет, я этого понять не могу. Тут что-то не то. Что-то ты от меня скрываешь. Может быть, ты сделал это намеренно, а?
- Зачем? - спросил Филиппов.
- Если бы я знал зачем, - вздохнул Лужин, - я бы тебя расстрелял. Я этого не делаю только потому, что не хочу привлекать к данному делу внимание. Да. Потому что с меня тогда тоже спросят. Так что пока иди, но помни: я могу передумать.
- А как же быть с Чонкиным? - спросил лейтенант.
- С Чонкиным? - переспросил Лужин. - Как быть? Оформить как дезертира и - в трибунал. Дело не раздувать, никого не втягивать. Но чтобы я фамилию Чонкина никогда больше не слышал, нет.
Филиппов вернулся в Долгов на рассвете невыспавшийся и злой. Ему хотелось действительно с этим Чонкиным закончить как можно скорее, а для этого получить от него нужные показания. Но Чонкин явно над ним издевался и валял дурака.
- Ну так что же, - сказал лейтенант, приближаясь к Чонкину, - все более или менее ясно. Неясно только одно, как вы, советский человек из простой крестьянской семьи, докатились до того, что теперь сидите в тюрьме, как это понимать, а, Чонкин?
Чонкин пожал плечами и хотел сказать, что и сам он не понимает, как же это все действительно получилось, но ничего не сказал, потому что вдруг увидел перед собой ствол направленного на него револьвера.
- Застрелю-у-у! - завопил лейтенант.
Чонкин инстинктивно дернул головой и ударился затылком о стену.
В кабинете сразу стало вроде бы неуютно. От револьвера пахло ружейным маслом и смертью.
- Сейчас, сука, падло, выпущу в тебя всю обойму! - зверел на глазах лейтенант. - Да я тебя... в рот, и в нос, и в печенку...
Тут автор вынужден остановиться в полном бессилии. Боясь оскорбить нравственное чувство читателя, он и дальнейшую речь лейтенанта не может изобразить иначе, как точками, а отдельные печатные слова, которые случайно в ней попадались, приводить нет никакого резона, ибо, вырванные из контекста, они не передают ни глубины, ни даже смысла употребленных в данном случае выражений.
Сидя на табуретке, Чонкин пытался уклониться от револьвера. Он откидывал голову и стукался затылком о стену. Дырка ствола плавала перед глазами, двоилась, троилась и вызывала в переносице ощущение невыносимого зуда. Чонкин морщился. Верхняя губа его при этом непроизвольно задиралась и ползла к носу, обнажая редкие зубы, никогда не знавшие щетки.
Красное от возбуждения лицо лейтенанта то заслоняло, то открывало портрет Сталина с девочкой на руках. Сталин улыбался девочке и одним глазом сочувственно косил на Чонкина, как бы говоря ему: "Ты же видишь, что он психически ненормальный, ты уж лучше не серди его, не запирайся, а скажи сразу все как есть".
Чонкин вовсе даже не запирался, но от страху у него залипал язык и не мог вытолкнуть наружу ни единого слова. Лейтенант же воспринимал молчание подследственного как неслыханное наглое упорство. И был бы хоть человек, а то так, недотепа какой-то, с которым, если б не обстоятельства, можно делать все что хочешь, можно посадить, можно расстрелять, а можно и просто выпустить в лес на свободу, и пусть живет себе на дереве, как обезьяна.
- Встать! Сесть! - закричал Филиппов. - Встать! Сесть! Встать! Сесть!
Чонкин встал, сел, встал, сел, встал, сел - дело привычное.
- Будешь говорить? Чонкин молчал.
- Руки вверх! Лицом к стенке! Ты чувствуешь, падло, сука, чем это пахнет?
Стволом револьвера он почесал Чонкину затылок а коленом уперся в зад.
Чонкин чувствовал, чем это пахнет, ему было ужасно неприятно. Он уткнулся носом в стену. Хотелось влипнуть в стену и просочиться через нее, но он молчал.
Открылась дверь. Чонкин краем глаза увидел - вошла секретарша Капа. Нисколько не удивившись происходящему, Капа отозвала лейтенанта в угол и стала шептать что-то, но, что именно, Чонкин не разобрал. Он разобрал только, как лейтенант спросил: "А что ей нужно?", но ответа Капы не слышал.
- Ну вот, - громко и недовольно сказал Филиппов. - Не дают работать. Ходят, ходят, ходят тут всякие
Как любой уважающий себя человек лейтенант был уверен, что он один занят стоящим делом, а остальные только и думают, как бы самим ничего не делать и других оторвать от работы
- Опусти руки! - приказал он Чонкину - И не поворачивайся. Так и стой лицом к стене, пока я не вернусь.
С этими словами он вышел
Через промежуток времени, который можно считать ничтожным, лейтенант Филиппов появился на крыльце Учреждения и увидел Нюру, стоящую под деревом, на котором сидела ворона. Здесь между Нюрой и лейтенантом состоялся разговор, который длился недолго.