Страница 15 из 18
- Вы прокурор? - спросил он взволнованно
- Прокурор, - кивнул Евпраксеин.
Легким порывом ветра задуло спичку. Прокурор достал вторую, чиркнул и увидел, что незнакомец быстро удаляет ся от него.
- Да куда же ты? - растерялся Павел Трофимович. -На, прикури. Слышь, друг! Братишка! Остановись!
Он даже пробежал несколько шагов за незнакомцем, но потом махнул рукой, остановился и, сказав "эх ты, дурак!", плюнул.
Затем вытащил из рукава шарф, намотал его поверх воротника пальто и пошел дальше, рассуждая с самим собой.
- Тоже мне трус поганый, прокурора испугался. И правильно делаешь, что боишься, - сказал Павел Трофимович, обращаясь к оказавшемуся на пути телеграфному столбу. - Правильно! Ты думаешь, человек человеку кто? Друг? Товарищ? Братишка? На-ка выкуси! Человек человеку люпус ест! Человек человеку волчище вот с такими клыками. Да, конечно, я - прокурор. Я прокурор! - повторил он и пошел дальше. - Я коммунист. Я солдат партии. Я не имею права на мягкотелость. Вот побьем немцев... Вот коммунизм построим и тогда всем по потребности... Тогда будем каждого по головке... гладить. А сейчас не время... - Он остановился, подумал. - И вчера было не время. - Он еще подумал и оглянулся. - И завтра будет не время. - И снова повысил голос. - Но все равно! Я боец! Я солдат!! Я палач!!! Я убийца!!!! Я сволочь!!!! - завизжал он и стукнул себя кулаком в грудь.
Азалия Митрофановна, или просто Аза, жена прокурора, сидела перед зеркалом и растирала на скулах крем. Было поздно. Дети, Аленка и Трофимка, давно легли спать. Тарелка репродуктора едва дребезжала, передавая легкую музыку. За дверью послышались шаги. Аза насторожилась. Дверь распахнулась, и на пороге в расстегнутом грязном пальто появился Павел Трофимович
- Господи! Опять?
- Опять, - кивнул Павел Трофимович. - А ты все это?
- он потер под глазами, как будто тоже мазался кремом. - Хочешь быть молодой? Не поможет. Нет Жизнь кого хочешь сморщит, даже жену прокурора.
- Паша! - сказала она с упреком
- А что Паша? Что Паша? - он погладил пальцем ее халат. - Халатик-то шелковый.
- Ну, Паша, ты же сам купил мне его ко дню рождения
- Да, конечно. - Расхаживая по комнате, он делал замысловатые движения руками. - Я купил. Ко дню рождения. А на какие шиши? А за что мне эти шиши платят9 А шиши мне эти платят за то, что я людей... - он приблизил к ней красное лицо и резко выдохнул: - ...убиваю
- Паша! - закричала она - Подумай, что ты говоришь!
- Ха-ха, - засмеялся он, - подумай. Давно подумал. А что делать? У меня семья и все вы жрать хотите!
- Паша! - сказала она с упреком. - Ты же детей разбудишь.
- Ах, детей! - Он ворвался в детскую и, отпихивая повисшую на руке жену, заорал: - А ну вставайте, паразиты! Я хочу вам объявить, что ваш отец палач и убийца!
Они не спали. Семиклассница Аленка и пятиклассник Трофим сидели каждый на своей кровати, подтянув к подбородкам одеяла и прижимаясь к стенке.
- Аленка! Трофимка! - широко расставив руки, мать загораживала их от отца. - Не слушайте папу. Папа пьяный.
- Да, я пьяный. И потому говорю правду.
Он вышел в переднюю и на листе, вырванном из Ален-киной тетради, держа ручку в кулаке, разбрызгивая чернила, написал: "Я, прокурор Евпраксеин П. Т., находясь в здравом уме и трезвой (зачеркнуто), признаю свое соучастие и объявляю о своем выходе из. Я знаю, на что иду, но у меня больше нет сил и мой поступок продиктован моей гражданской совестью и"
На этом он закончил и, не поставив ни точки, ни многоточия, ни времени, ни числа, расписался. И щедрым жестом протянул бумагу жене:
- На отнеси!
- Кому?
- Им.
- Хорошо, - сказала она покорно, - я отнесу. Ты разденься и отдохни,а я отнесу.
- Отнесешь? - Он вскочил. - Посадить меня хочешь? - загремел торжествуя. - Дай сюда! - Он вырвал бумагу и разорвал. - Я знал, что ты такая, что только и ждешь, как бы избавиться. Вот ко мне сегодня приходила... простая русская женщина... даже не расписана, а готова ради него... А ты-ы!.. Под расстрел меня хочешь? Сволочь! Не дождешься. Я сам...
И тут повторилось то, что случалось не раз. Он сорвал со стены двустволку и закричал:
- Выходи!
- Паша, - сказала она грустно, заранее зная, что ее довод не подействует. - Ты хоть бы детей постеснялся.
В прежние времена дети кидались к отцу, хватали его за ноги и кричали "папочка". Теперь они сидели в своей комнате и с испугом следили за происходящим через открытые двери.
- Выходи! - торопил прокурор.
- Погоди, я хоть сапоги надену.
- Ну да, еще сапоги пачкать. И так хороша будешь.
Босую, покорную, в одном халате, надетом на голое тело, он вывел ее к общественной уборной. Было холодно, но светло, полная луна выплыла из-за туч и равнодушно освещала место грядущей казни.
- Именем Российской Советской Федеративной... - торжественно произнес прокурор, поднимая ружье.
Раньше, когда случалось такое, выбегали соседи. Теперь же не было никого. Только одно окно растворилось, и женский голос спросил:
- Ну, чего там?
А другой, тоже женский, ответил:
- Прокурор обратно Азалию на расстрел вывел.
Окно тут же захлопнулось. Прокурор невольно оглянулся на посторонние звуки, а когда повернулся опять, Азалии возле уборной не было. Тут и луна закатилась, стало совсем темно.
- Аза! - крикнул прокурор в темноту. - Выходи! Не препятствуй исполнению приговора.
Азалия не отзывалась. Павел Трофимович обошел уборную, заглянул в обе ее половины, вступил в кучу, наваленную перед входом, выругался и с ружьем наперевес пошел домой. Но дома дверь оказалась запертой изнутри. Прокурор стучал в дверь кулаками и ногами, кричал: "Аза! Открой! Именем закона! Я больше не буду!", но, не дождавшись никакого ответа, лег спать на половик под дверью.
Утром он, как обычно, ползал перед женой на коленях, хватал ее за ноги, умолял простить и обещал выбросить ружье на помойку или продать.
После этого, отчасти прощенный, напившись крепкого чаю, пошел на работу и исполнял свои обязанности твердо, как полагалось.
11
Нюра шла и шла по длинным коридорам учреждений, которые слились для нее в один бесконечный коридор с грязными полами, обшарпанными лавками. На лавках в робких и выжидательных позах сидели просители, то есть люди, которые еще чего-то хотели от этой жизни, искатели правды, борцы за справедливость, кляузники, униженные и оскорбленные в драных телогрейках, в лохмотьях, в лаптях, в чунях, в галошах на босу ногу и вовсе босые, старики и старухи, бабы с детишками, молодой парнишка на костылях, пожилой матрос с перевязанной головой, старик в суконном пальто, по которому стадами бродили бледные вши, рахитичный младенец, жевавший хлеб в грязном тряпичном узелке.