Страница 92 из 228
Прилипнет в поисках тепла,
И ты, как в клетке золотой,
Молчаньем платишь за постой,
И огонек твоей свечи
Дрожит, и сердце так стучит,
Как будто в зеркале стекла
Ты тень былого засекла.
Тогда я у твоей двери,
Снаружи, как бездомный зверь,
Замру, — ты ставни затвори,
Как затворила прежде дверь.
Чтоб даже мыслью я не мог
Проникнуть через тьмы полог,
Чтоб не переступил порог
Я даже взглядом, между строк.
Порой встречаются миры, —
Пересекаться им не в масть.
Что я снаружи, ты — внутри;
На то не только наша власть.
Твой светоч даже за стеной
Мне душу опалил огнем,
И не вином я пьян, — виной
Что мысли все о нём, о нём.
Не подходи к двери в ночи,
Не слушай звуков в темноте,
Ты обо мне молчи, молчи,
Заклятьем — проклятой мечте.
Но знай, когда все зыбко, всё
Бессмысленно, и свет дрожит
От сквозняка, лишь тень спасет
Что у двери, вдали от лжи,
Безликим сгустком вечно ждет,
Трепещет от свечи твоей.
Ты дверь откроешь…
Тьма падет.
Глаза не отвести
Посмей.
За окном начинало уже вечереть. Гвен, весь день просидевшая в номере — то валяясь в кровати с книжкой, то беспокойно переходя с ней на балкон — измаялась до последней степени. За все это время она прочла только две страницы первой главы — все тот же самолет бесконечно взлетал, и все так же тикали часы — Гвен смотрела на слова на неровной странице, измятой ее же влажными пальцами, и не понимала даже отдаленного смысла того, что там было написано… Какой самолет? Какие часы? Часы? Сколько там времени, интересно… Сколько у нее осталось времени? Чего, собственно, она ждет?
Нет, надо закончить главу — Гвен щедро плеснула себе холодной воды из кулера, что стоял в углу, с перевернутой вверх дном здоровенной голубой бутылью. Стакан тут же запотел. Из пластикового краника сонно упали три тяжелые капли — две шлепнулись на поддон под поилкой, а третья повисла на краю крана странным серебристым украшением. Гвендолин жадно пила и тупо смотрела на тяжелеющую каплю — та набрала критическую массу и, в конце концов, упала туда же, где недавно приземлились ее товарки.
От холодной воды начало ломить виски. Гвен осушила стакан и опять начала беспокойно бегать по комнате.
«…это реальный мир, моя дорогая.» Да, это был он, тот самый реальный мир. Который она отказывалась принимать, в который так боялась заглянуть, хотя ее туда тащили за уши. Мир, в котором ее ровесниц убивают и насилуют. В котором это могут даже сделать старшие братья…
Гвен сжала ладонями виски, запустила пальцы в спутанные волосы, так, что стало неприятно. От боли мысли сделались чуть тише, но это было только мгновенное облегчение. Она лихорадочно прошла в ванную, взглянула на себя: глаза бешеные, на щеках красные пятна, на одной из них шрам от заживающей царапины.
«От лица вообще ничего не осталось», — всплыло у нее в мозгу.
Гвен рывком отвернула кран до предела и, отчаянным жестом опустив под холодную струю взлохмаченные космы, простояла так минуты три, пока вода, промочив кончики волос, не добралась наконец до кожи головы, и Гвен не начала бить дрожь.
Тогда она, не глядя на себя, на автопилоте прошла обратно в комнату. Вода капала на плечи, затекала за шиворот, но Гвен от этого становилось только легче — любое неприятное ощущение отвлекало ее от мыслей, которые заезженной пластинкой на разные голоса продолжали кричать у нее в мозгу. Порой звучание доходило да такого уровня громкости, что Гвен не выдерживала и забивалась головой под подушку, пытаясь остановить этот невыносимый хор.
«Пожалуйста, не надо, не надо!»
А голоса в голове эхом повторяли каждое ее молчаливое моление, и Гвендолин готова была провалиться в самую последнюю из преисподних, лишь бы это прекратилось.
«Будь с ним очень осторожна. Предельно. С таким наследием по части жестокости… Отец мне еще тогда сказал, что этот Молот, похоже, вообще не человек, а чудище из детских сказок, и младший, вполне возможно, пошел по той же дорожке.»
По какой дорожке? Почему она такая дура, почему никогда ничего не спрашивает, не интересуется? Почему помешана на своих пустяковых мыслях, копеечных переживаниях, не стоящих ломаного гроша?
Чем он занимается по вторникам? В свой свободный день? А по вечерам? Ходит к Сесили на огонек?
Гвен прикусила губу от отвращения и боли, что вызывала у нее эта мысль.
Все было не так. Всё было враньем. И все, что она придумала - тоже обман. Она брела, как в болоте, по пояс во лжи, своей и чужой, и с каждым шагом проваливалась все глубже. Потому что она глупая, потому что слабая. Потому что эгоистичная и зацикленная лишь на себе.
От жалкого подобия маникюра к этому времени уже ничего не осталось, а все пальцы возле уголков ногтей кровили следами от ее собственных зубов
Гвен пришла вдруг очередная мысль — очередной убогий план скрыться от голосов в голове. Она подошла к сумке Ван Вестинга, покопалась сперва в левом кармане — там ничего не обнаружилось, потом в правом — там Гвен нащупала какой-то металлический предмет. Какая-то пластинка, загнутая буквой «г». Эта штука что-то напомнила Гвендолин — где-то она, определённо, видела этот предмет раньше. Тупо заныла ступня. Да, именно! Это та железяка, на которую Гвен наступила на дороге, тогда, вечером, под фонарем. Отчего она оказалась в сумке Динго? Что это за шутки?