Страница 80 из 228
В саду под деревом одна.
Во сне был смысл, верно, тонок,
Но нету дела мне до сна.
Сжимая больно чью-то руку,
Я тихо таяла, как лед,
Внимая сердца злому стуку,
Я понимала: он уйдет.
Мне так хотелось быть ребенком
И не запомнить ничего,
И раствориться в стуке звонком
Больного сердца твоего.
1.
Дождь начался, когда они даже не доехали до гостиницы. Гвен услышала, как по крыше забарабанили тяжелые капли, через минуту по стеклу двери с ее стороны уже текло ручьем, так что пейзаж, мчащийся за окном, становился все более и более призрачным. Выгоревшая зелень словно крутилась в гигантской воронке, растворяясь в бешеной гонке дождя, как тают набросанные наживую, еще свежие силуэты акварельного рисунка, если случайно вылить на них слишком много воды с кисти. Уже неразличимы были листья, уже кипарис невозможно было отличить от магнолии, все текло мимо и терялось где-то позади, в оставленной дали. От всей этой круговерти и у Гвен начала кружиться голова, она попыталась сконцентрироваться взглядом на море, что мелькало неизменной свинцово-серой полосой справа.
Сквозь слезы дождя она с трудом различала, как по почти гладкой, зловещей серо-перламутровой поверхности, казавшейся скорее не водой, а какой-то маслянистой жидкостью, густой, с зеленоватым, болезненным отливом, бегут гребнями беспокойные волны, уже не похожие ни на барашков, ни на что-либо, связанное с человеческим миром. То была пугающе-завораживающая картина, она одновременно притягивала взгляд и словно кричала: «Не смотри, отвернись — тебе нечего здесь искать, нечего ждать, жалкий человек! Приблизься — и стихия поглотит тебя, ты исчезнешь, как исчезает песчинка, брошенная в стакан с чернилами».
От этой картины Гвен стало жутко. Она любила море, любила смотреть на него, любила ощущение погружения, когда твоя кожа уже горит и идет мурашками от маленьких волн, что щекочут живот, пытаясь добраться выше, — а ты все медлишь, оттягивая момент, и вдруг, неожиданно для себя самого, оказываешься по самую шею в совсем не холодной, приятной воде, словно и не было этого страха, сковывающего все твое существо на каком-то глубинном уровне еще мгновенье назад. Но, глядя на тревожащее зрелище таинства природы, свершающегося сейчас там, за окном, Гвен невольно подумала: как же странно любить вещи и явления, но при этом совсем их не знать и даже бояться. Или это и есть любовь? Единственно реальная, вопреки всему вокруг, вопреки самому себе?
Они подъехали к гостинице. Стеклянную внешнюю дверь от сильного ливня начало заливать, и на пятачке-промежутке между внутренней и внешней дверями, застеленном бордовым ковром, уже образовалась грязная лужа. Гэйвен остановил машину прямо у входа.
— Иди, давай. Есть шанс, что ты не вымокнешь.
— А ты что же, не пойдешь? – Гвен метнула недоумевающий взгляд в сторону водителя. Что он еще придумал?
— Пойду, куда я денусь. Но не оставлять же тут машину. Припаркую и приду. Мешок потом твой принесу. Ты, надеюсь, сможешь выдержать без своих драгоценных маек часок?
— Да ну еще, это ерунда! Забудь о них. Лучше возьми вот это. – Гвен начала стаскивать с себя тяжелую черную, словно влажную от дождя куртку. Та пахла сладко и терпко: кожей, сигаретами и чуть уловимым мужским парфюмом.
— Не выдумывай. Помнишь, что Сесили сказала про платье? – ухмыльнулся Гэйвен. - Я, вообще-то, не очень хочу за него платить. Так что иди так.
— Ладно.
Гвен отстегнулась, выбежала наружу — дождь вокруг стоял стеной. Если из машины еще было видно море, то снаружи любая видимость сошла на нет — вокруг были лишь сплошные нити серо-зеленой низвергающейся воды, словно стоишь под водопадом. По бетонным плитам, пузырясь, стекали бурные, как небольшие речки, потоки; они закручивались на стыках в маленькие водовороты, кружа иголки, мелкие можжевеловые ветки, утонувших жуков и даже сигаретные окурки.
Уже через секунду Гвен почувствовала, что туфли ее полны водой — а от кабриолета до двери было ровно два шага. Пытаясь не усугублять ситуацию и хотя бы не забрызгать и так замученное платье, Гвен кое-как добралась-таки под крышу и оглянулась назад — посмотреть, куда Ван Вестинг припарковал Астон Мартин.
Машины она не увидела, а вот глупая дверь почему-то не желала открываться. То ли дождь что-то испортил в ее механизме, то ли чавкалке так надоела Гвен, что она уже не желала впускать ее внутрь. Впрочем, между застывшими половинками двери оставался небольшой зазор, и Гвен решила-таки попробовать в него пролезть. Она с трудом протиснулась — сперва застряла грудь, а потом еще и голова. Все бы ничего, но, извиваясь как ласка, Гвен уронила куртку Гэйвена в ту самую неприятного вида лужу, что образовалась на ковре в предбаннике. Гвен охнула, рывком протиснулась окончательно в противный зазор и подхватила несчастную кожанку. Подкладка, конечно, уже успела промокнуть, а снаружи отчетливо виднелись грязные коричневые разводы. Гвен принялась было стирать их мокрой ладонью, но решила, что, все же, стоит подождать до номера. «До нового номера», — подсказала ей услужливая память. Матерь всеблагая, куртка курткой — а как же он сам-то войдет в сломанную дверь? Вот же бред!