Страница 52 из 228
Мне пора узнавать тебя заново,
Мне пора тебя вспоминать.
Так боюсь сердцем правду обманывать,
Заблудившись в потёмках без сна.
В доме холодно, призрачно, брошено,
Память стерта и жизнь далека.
Плеч твоих угловатую скошенность
Не моя потревожит рука.
Я не вижу, о чем тебе грезится, —
Так пугает твоя новизна
Остриём безответного месяца,
Тем, что помнить и тем, что не знать.
Может быть, я сама себя выдала,
Тем, что вспомнила, что умела.
Всё любуюсь тобою, как идолом,
Как рассветом сквозь холод стекла.
Гвендолин проснулась от холода и боли в боку и обнаружила, что вся груда одеял, в которые она вчера закуталась, сползла на пол и валяется справа от кровати, а сама она спит на животе, с задравшейся до плеч майкой. Гвен медленно перекатилась на спину — бок дернуло, как будто ей туда приложили горячим утюгом.
Когда-то они на спор с Брайди по очереди трогали разогретый утюг, который мама оставила включенным, пойдя на балкон за бельем. Подбила ее, конечно, Брайди, (по документам Бриджет), обзываясь трусихой и неженкой-недотрогой. «Ты принцесса! Принцесса! Эй, принцесса, где твой замок?» Гвен тогда не выдержала, засучила рукав и первой приложилась рукой, внутренней стороной, там, где ладонь переходит в запястье — она полагала, что там будет меньше заметно — к краю раскаленного утюга. Брайди, тем временем, медленно вслух считала до пяти, глядя на Гвен во все глаза — такое поведение старшей сестры, по ее мнению, жуткой зануды и неженки, изумляло. Гвен, кусая губы, крепилась. Казалось, утюг впился в ее плоть, прожигая до кости. Она стойко выдержала боль, продержалась пять секунд и даже чуточку больше, хоть на глаза сами собой набегали слезы — очень уж было больно. Брайди, с опаской оглядываясь на приотворенную балконную дверь, где мать, стоя спиной к ним, снимала последние простыни, тоже приложила руку к утюгу — Гвен только успела вскрикнуть: «Брайди, не делай этого!». Окрик услышала мать и, бросив на пол балкона только что снятое, чистое и аккуратно сложенное белье, поспешила в комнату.
Влетело им тогда обеим — но Брайди, как обычно, досталось больше. И отец, и мать отлично знали, кто является инициатором подобных развлечений.
Вечером, сидя под запором в детской, — они тогда еще спали вместе на двух одинаковых, поставленных к разным стенам кроватях —Брайди, набивая себе рот курятиной (ужинать с семьей им тоже не разрешили, отец пытался отменить эту часть наказания, но мать была категорична) заявила:
— А ты ничего, на самом деле. Но все равно неженка, конечно. Зачем ты заорала?
— Ты никогда ничего не понимаешь! Я испугалась за тебя. Мне не хотелось, чтобы ты тоже это чувствовала. Больно же.
— Ничего и не больно! Вон, уже все прошло.
Мать густо намазала им руки мазью от ожогов, и саднило чуть меньше.
— Зато нас еще и наказали. Будем сидеть по твоей вине тут весь вечер, как кролики. Если бы ты не орала, то никто ничего бы не узнал.
— Ты совсем дура, что ли? Такой пузырь мама бы обязательно заметила, если не сегодня, то уж завтра с утра — точно. Под кофтой еще можно скрыть, а вот под пижамой — никак. – сказала Гвен, огорченно разглядывая распухшую на запястье блямбу.
— Ладно, неважно. Здорово, что ты не струхнула. Зато у нас теперь будут одинаковые шрамы. Хочешь, будем играть в индейцев? Я придумаю тебе новое имя, какое-нибудь типа «Бесстрашного ястреба»?
— Не хочу я быть никаким ястребом! У ястребов злые глаза и клюв крючком.
— Зато как они летают! Помнишь, когда мы ездили в горы и отец показал нам одного, что парил под самым небом? – Брайди забыла, что у нее полон рот мяса и от возбуждения оплевав Гвен, встала на кровати, демонстрируя как летали ястребы.
— Помню. – мрачно буркнула Гвен, утираясь от ошметьев курицы.
— Хорошо, не хочешь в индейцев, давай играть в разбойников. – Брайди плюхнулась обратно на покрывало, села по-турецки и опять занялась ужином. - Ты будешь принцессой, а я — огромным страшным разбойником с черными нечёсаными волосьями и зверской рожей. Я тебя похищу из башни — а ты в меня влюбишься. – сказала она довольно, утирая жир от жареного цыпленка тыльной стороной ладони.
— Какой бред! Я никогда бы не влюбилась в такого! И вообще мне не нравятся брюнеты. Мне нравятся светловолосые.
— Ага, как этот осёл с надутыми губами, сын дяди Марка. Я видела, как ты рассматривала ту фотографию, что привез из столицы отец…
— Ах ты, обезьянка! Ничего я не рассматривала! Я только один раз глянула. И он вовсе не осёл. – зарделась Гвен и поспешила сменить тему. - Нет, давай лучше играть, что я принцесса, а ты — принц, что приехал к моей башне на прекрасном белом коне. Ты будешь звать меня, а я не выйду, рыдая от горя в своей узкой келье — меня будет стеречь дракон. А быть огромным разбойником ты все равно не можешь — ты же на две головы меня ниже.