Страница 120 из 228
Интермедия 3. Девочка-цель
1.
Гвен гнала лошадь вперед. Она проскакала мимо Фьюри, стоящего во дворе, мимо Сесили, Эйрин и Финли, лениво ездящих по кругу в показушных позах. Как все это надоело: притворство, кривляние… Смотрите, какие мы удачливые, какие красивые, глядите и завидуйте — нашим улыбкам, нашим занятиям, местам, недоступным для вас, удовольствиям, которые вы никогда не познаете. Ничего, что улыбки слегка фальшивы, что занятия себя исчерпали, превращаясь из удовольствия в механическое сотрясание обмякшей плоти. Как дефибриллятор для покойника. Неужели нельзя просто делать, что хочется — раз уж у тебя есть такая возможность? Или единственное реальное развлечение для подобных этому семейству — это лишь подтверждение своего статуса? Как скучно… Лучше вообще не жить…
Вот Рой точно все знает про удовлетворение потребностей… Со своими ракетками. И еще и ее научит. Да уж, как пить дать.
Гвен поймала себя на мысли, что ей все равно, в сущности, выйдет она замуж за Хальтенхейма или за кого-то другого. Того, что ей хочется, она все равно делать не может, да ей и не дадут. И сама она себе не даст. Тогда какая разница? У Роя хоть денег больше. Продаваться — так задорого. И чтобы и семье был от этого толк. Но она покажет ему загребучие ракетки! Хватит изображать из себя цыпленка! Она не хочет быть птичкой! Ласточки никому не нужны, это только видимость. Если все так складывается — пора растить клыки. Чтобы ее тоже боялись. Чтобы опускали глаза перед ней.
Боже, как это прекрасно — скорость…
Ласточка, и впрямь очень резвая — мчалась, как стрела, поперек поля.
Завороженный фотограф отвлекся от томной Сесили и успел-таки щелкнуть несколько раз это невообразимое зрелище — наездница с развевающимися от встречного воздуха широкими рукавами рубашки, с пылающими от гнева щеками, летела по выгоревшей траве, сминая головки барвинков и заскорузлых ромашек. Хвост ее кобылы струился темным потоком позади, и обе они — и всадница, и лошадь — казалось, промелькнули в смутном предгрозовом сне, беспокойным свинцовым облаком, там и сям вспыхивающими молниями, отдавшись на волю причуд ветра.
— Эй, любезный, я долго должна тут гарцевать? Делайте то, за что вам платят! Вам еще Эйрин надо снять.
— Да, мадам, конечно, извините. Продолжим.
Фотографу стоило бы снять девчонку на берегу — там как раз ветер нагнал тучи вдоль моря: освещение — чума… С такими кадрами можно сразу и на выставку… Не то, что эта приторная пастораль.
С притворным рвением он защелкал своей машинкой вокруг Сесили, поминутно бегая поправлять экраны-зонтики и направление подсветки.
Сесили обернулась к детям.
— Это что, Линда проскакала там? Или мне померещилось?
— Да, мама, это была Гвендолин, — ответила Эйрин, потрепывая Искру по белой челке, — я и не знала, что она так умеет носиться…
— Я тоже. Словно в нее бес вселился, в эту девчонку. Все-таки, она себе на уме… Но она играет в опасные игры… Динго, ты будешь шевелиться или нет? Задрых ты там, что ли, в этом стойле? Неужели не выспался в люксе в приятной компании? Я, кстати, заметила, в каком состоянии моя машина — после прогулки отвезешь ее на мойку! Садись на свое чудовище и догони эту дуру Грамайл, пока она не сломала свою бессмысленную шею. Это нам совсем не нужно.
Гэйвен вывел Демона из конюшни, глянул на хозяйку.
— А что произошло-то?
— А ты пропустил все самое интересное, как всегда. Твоя подопечная сошла с ума. Она тут промчалась, как фурия, — вон, уже и след простыл. Это все, конечно, весело, но надо и совесть иметь. В конце концов, я за нее отвечаю. И что на нее нашло? То канючит, то впадает в неистовство… Найди ее, короче, проследи, чтобы была в здравии. Да езжай же, что стоишь, как истукан. Самая уродливая статуя на свете… Катись…
Ван Вестинг сжал ногами бока коня, и чуткий вороной пошел рысью, потом быстро перешел на галоп. Фьюри посмотрел ему вслед, вскочил на свою рыжую кобылу и подъехал к Сесили.
— Вас не снимают, надеюсь? Боюсь испортить кадр.
— Нет, сейчас очередь Эйрин. Что вы думаете про все это, Ричард? Что происходит?
Фьюри изобразил какую-то завитушку в воздухе, лениво махнув маленькой, как у женщины, длиннопалой рукой.
— Откуда мне знать, дорогая моя, — я же не волшебник, не чтец человеческих душ… Но кой-какие соображения у меня все же имеются. – Кардинал пытливо взглянул на насупившуюся Сесили и продолжил. - Мой вам совет: не стоит затягивать эту игру со свадьбой – особенно ввиду ее скорого дня рождения. Вам надо однозначно заручиться девочкиным согласием – а меж тем там, как говорится, и конь не валялся, м-да… Да и потом, условия согласования брака с родными по завещанию отца никуда не делись – восемнадцать или не восемнадцать… ну, это уж не ваша забота, я все помню. Или дерзайте - или откажитесь от нее совсем. Для вас она может оказаться весьма невыгодной, эта сделка. Если вы будете продолжать сидеть на двух стульях, то есть вероятность того, что упадете прямо между ними и останетесь ни с чем.
— О чем это вы? И почему, собственно? – Сесили раздраженно заерзала на лошади, отчего Джокер нервно заплясал, не понимая, чего хочет от него хозяйка.
— Да так, к слову пришлось. Я еще поразмыслю над этим всем. И выскажу вам свои соображения перед отъездом, завтра.
— А вы разве завтра уезжаете? Я думала, вы хотели остаться до воскресенья…
— Нет, увы. Дела, дела, Сесили, срочные дела накопились… Надо ехать. И вот еще что: пусть Рой пока отдохнет от теннисных выездов. Вы понимаете?
— Да, я отлично вас поняла, Фьюри. Я прослежу. Хотя это будет трудно… С Роем всегда было непросто…
— Ну, отвлеките его чем-нибудь, вы же мать — знаете, что ему нравится. Сами давеча говорили - все под контролем. Вот и докажите на деле.
— Прошу мне не указывать! – Сесили резко натянула поводья, и Джокер замер. - Вы забываетесь, любезный!
— Я никогда не забываюсь. Впрочем, воля ваша. Но все же примите мой совет к сведению. А теперь я поехал — очень хочется продолжения столь занимательного зрелища…
Фьюри похлопал по боку свою рыжую лошадь, и та покорно пошла в ту сторону, куда до этого направились Гвендолин и Динго.
Сесили сердито мотнула головой — все решили ее сегодня допечь: то истерики, то загадки. Никто не облегчает задачу.
Финли с упоением ездил кругами по лужку. Грум бегал рядом с ним.
— Ну что, может, мы уже продвинемся? Вы отсняли наконец Эйрин, унылый вы человек? А ты, Финли, приноровился? Не упадешь в первую же канаву? – Сесили попыталась смягчить тон, но постоянное раздражение по поводу младшего пухленького неумехи-сына никогда не покидало ее и сквозило в каждой сказанной ему фразе.
— Нет, мама, все отлично. Правда же, я могу скакать на берег? — обратился сияющий Финли к служащему. Тот кивнул.
— Тогда поехали, поехали. Мы тут уже полчаса торчим. Будем надеяться, хоть снимки выйдут неплохо. А вы, маэстро неспешного кадра, следуйте за нами, сфотографируете всех группой на берегу. Да пошевеливайтесь!
Все расселись наконец по коням, и процессия устремилась по направлению к начинающему уже редеть лесу и дальним, почти не отличимым от конюшен дюнам. Солнце играло само с собой в прятки меж набегающих белоснежных, подернутых снизу серо-синим, кучевых облаков, особенно четко обрисовывающих дугу неба, уходящую в перспективу. Тучи марширующими солдатами выстроились, словно на поверхности гигантского невидимого купола, уменьшаясь к горизонту, где сверкающей полоской голубело море.
2.
Она умерла оттого, что хотела любви без меры и без предела,
она упала оттого, что летела, и тело её уже не тело,
она замолчала оттого, что не пела, а говорить она не умела,
вся в белом, белее снега и мела, она шагнула вперёд так смело —
она сделала шаг.
душа, как трава, развевалась ветрами, и волосы волнами бились о сети,
она раздевалась, не ведая грани меж человеком нагим и одетым,
она играла, не зная правил, она падала вверх и разбилась о небо,
она не искала волшебного края, она была там, где никто больше не был —
она сделала шаг.
Ольга Арефьева «Она сделала шаг»
Гвен проехала поле, направив лошадь в чахлый лесок, отделяющий поросшее сорной травой и ковылем, годами не вспахиваемое пространство от длинной гряды песчаной дюны, что тянулась неровным полумесяцем далеко влево и вперед, в синюю, со свинцовым отливом морскую гладь, расчерченную непрерывно меняющими направление белыми полосками волн. Будь это любой другой день, Гвен бы наверняка остановилась у окраины в раздумьях, в какую сторону податься и стоит ли ехать туда вообще. Но не сегодня.
Сейчас она была, как направленная стрела — кто-то уверенной рукой уже натянул тетиву и замер, придерживая древко за край оперенного кончика. Цель была уже выбрана — и ставить под сомнение весь процесс означало от нее отказаться. Нет, сегодня времени на размышления просто не было.
Гвен, пригнувшись, въехала в лес, одной рукой отодвигая ветки, другой — придерживая поводья. Ласточка слушалась даже самого легкого прикосновения, словно и она была частью этого неведомого плана, как по имени, так и по сути: и обе они — девочка и ее лошадь — были в непонятной синергии, возникшей с первого прикосновения — они были одновременно и целью, и путём, ведущим к ней.
Деревья закончились скоро — казалось, Гвен только что отвела рукой первую мешающую ей ветку, и вот — уже стоит на узкой полосе земли с выступающими узловатыми корнями кривых шелковиц, которая постепенно переходит в гладкую поверхность песка. Из поездки по чаще она запомнила лишь какие-то чудовищные пни: черная жесткая кора, будто срезанная острым ножом, а под ней — древесная мякоть цвета человеческой плоти лежала, словно на зеленоватом блюде, сплетенном из мха… А вокруг — белой россыпью мелкого жемчуга — нежные, полупрозрачные цветы кислицы.
Гвен понимала, что ее рано или поздно настигнут. Кто-нибудь обязательно приедет. Фьюри. Гэйвен. Какой-нибудь из этих мужчин, что в последние дни только и занимаются тем, что морочат ей голову. Завязывают глаза и оставляют в незнакомой комнате: поди, поищи — наощупь, на слух, на нюх, а что найдешь — мы отберем, так уж устроена жизнь, ты — инструмент, неточный и слабый, недоделанный, все достижения — лишь случайная удача. Ты — окно, в которое мы смотрим на мир.
«Я не хочу быть окном — я хочу быть тем, на что смотрят из этого окна!»
Гвен прильнула к лошадиной шее. Двое — позади, один — впереди. Посмотрим, что сможет предложить он. Тот, кого ей назначили в супруги. Скорость — ее бег против времени и обстоятельств.
Лошадь тронулась без всякого дополнительного стимула — даже поводья можно было отпустить — настолько чутко она ощущала свою всадницу.
«Что ж, в прошлый раз я оседлала страх и смятение, боль былого — сегодня я выбрала иной путь». Прошлого больше не было — оно переставало иметь значение, тускнея за спиной, как оставленный только что чахлый лесок — душа Гвен была, как чистый лист — tabula rasa — важно было только настоящее — возможно, потому что и будущего у нее не было. Вот оно, ее грядущее — там, на великолепном гнедом жеребце, на самом конце змеящейся полумесяцем дюны.
Ласточка ступила копытом на девственную, почти стерильную гладь небольшого бархана — здесь уже ничего не росло, кроме беспорядочно рассыпанных у самой кромки леса не то цветов, не то колючек. Над морем носились и кричали чайки — то пикируя к самой воде, то расправляя крылья белыми призраками. «Это у тебя — ангелы, а у меня — призраки…» Теперь и Гвен начало казаться, что выбор в пользу крылатых посланцев небес был не совсем верен.
«Никто мне не нужен — ни те, ни другие. Только скорость. Только чистота. Свобода…»
Гвен резко сорвала с места Ласточку-Гвеннол и поскакала по направлению к трем силуэтам, видневшимся почти у самого горизонта. Следы от копыт ее лошади, поначалу четко прорисованные на песке, уже вскоре разметал прихотливый ветер, причудливо меняющий форму барханов в зависимости от своего минутного каприза. И вот уже словно никто и не нарушал девственность почти белого, мелкого песка…
Гэйвен доскакал до убогой рощицы перед пляжем. Та часть леса, что лежала по правую руку, где в прошлый раз потерялась Гвен, была не в пример гуще, насыщеннее, плотнее. Эту жалкую гряду деревьев и рощей-то не назовешь. Но, впрочем, даже сквозь нее впереди лежащая дюна едва виднелась, словно через мутное зеленоватое стекло.
Гвен нигде не было. Быстрехонько же она погнала бедную кобылку! Вот уж, воистину, не знаешь, на что нарвешься!
Когда Гэйвен вез спящую девочку из леса три дня назад, по пути он думал (когда мог повернуть все то, что его в тот момент обуревало, на мыслительный процесс), что некоторым вообще не стоит садиться на коня, просто по определению и из жалости к бедным животным — им-то за что страдать от таких наездников? Он размышлял о том, что любая лошадь, сбросившая ездока случайно или от страха, неминуемо это запомнит — как запомнит это и тот, кто упал, — и оба потом долгое время еще будут мучиться от фобий, избегать неприятных ассоциаций и старательно загонять себя в тот же омут, который исходно привел их к допущению первый ошибки. Гвеннол он сразу причислил именно к этой категории: боится лошадей, потому что однажды ее напугали/укусили или что-нибудь в этом роде — из-за этого выбирает самых трусливых животных, которые, в свою очередь, опасаются ее саму, и кончается это так, как кончилось в лесу. Или еще хуже. Гэйвена невольно передернуло.
А теперь, смотрите-ка, в малютке проснулась амазонка. Как же плохо он, в сущности, ее знает…
Гэйвена тревожило, по большей части, другое — не он ли был виноват в том, что ее вдруг потянуло на неоправданные риски и дикие поступки? Эта странная сцена в конюшне не давала ему покоя. Зачем? Почему вдруг она начала себя вести — ну, если не как девица легкого поведения, то как минимум, как человек, который собирается шагнуть в пропасть, и потому отбрасывает все условности и приличия? В эти последние дни Гвеннол показала себя с очень разных сторон, но она всегда оставалась самой собой: пугливой, чуть застенчивой, наивной даже в самых смелых своих проявлениях, самых нежных жестах. А тут перед ним оказалась жесткая, какая-то отчаявшаяся женщина с лихорадочным блеском в глазах, что ждала от него чего угодно, только не снисхождения и покровительства.
Она опять неприятно напомнила Гэйвену Сесили. Что-то порой роднило порочную желтоглазую львицу с внешне робкой птичкой Гвеннол: в обеих был спрятан стальной стержень, что, как клинок, начинал блестеть только от предчувствия близкой битвы, готовясь встретить и выдержать любую атаку — в иные же времена он, спрятанный в глубине, дремал, отдавая на откуп женской слабости и хитрости все, что касалось повседневной жизни. Если жизнь Гвен сложится так же, как у Сесили, через несколько лет она станет ее копией: циничной, знающей себе и другим цену, и потому не боящейся ни правды, ни лжи красавицей, которая для своих целей готова будет пройти по грязи — или по трупам. Женой без мужа, матерью и отцом в одном лице, единственной любовью которой станут дети от ненавистного супруга. Беда в том, что Рой, пожалуй, будет похуже Марка…
Впрочем, девочка с севера, скорее всего, сильнее Сесили — та всегда, видимо, была донельзя избалована — а Гвеннол, похоже, растили чуть ли не в монашеской келье — иначе как она могла сохранить эту свою неописуемую, какую-то вневременную чистоту помыслов, духа и плоти? Его сильная девочка. Уже скоро не его. Да и была ли когда-то? Все это чудесная, сладкая, кружащая голову и ему, и ей утопия, у которой нет начала и нет конца. Три дня посередине, а вокруг — бездна…
Гэйвен вздохнул и буркнул Демону:
— Ну, поехали, что ли, старина. От себя не убежишь. И от реальности тоже, черти бы ее взяли.
Конь попрядал, по своему обыкновению, ушами, словно вслушиваясь в слова Ван Вестинга, неуверенно тронулся шагом, все быстрее — обходя обломки старых шелковиц, утонувших в порослях кислицы, небрежно переступая через поваленные ветром замшелые сучья и ветки. Они выехали из рощицы. Перед ними была полоса чистого, гладкого песка, до того светлая, словно впитала не столько солнечный свет, сколько холодную лунную улыбку. Под стремительно нагнетающимся близкой грозой свинцовым небом, по которому тоскливый ветер все гнал неповоротливые тяжелые тучи, неровная дюна казалась еще светлее: почти как выбеленная временем кость, она искрилась странным фосфоресцирующим блеском. Море с каждой минутой наливалось все большей чернотой.
Гэйвен взглянул на тонкий мыс, что выступал прямо в беспокойную воду. На самом конце маячили три маленькие фигурки. К ним с большой скоростью — казалось, словно она летит, как призрак, по белому песку — приближалась еще одна. Она сняла свой шлем — и рыжие волосы видны были даже отсюда - искра на черно-зелёном фоне шторма. Гэйвен пустил коня в разгон — и Демон, тяжело утопая копытами в песок, помчался вперед — а навстречу им, с моря, уже шла завеса серебристого дождя.
Гвен почти доехала до конца мыса. Волосы ее взмокли от влажного воздуха и морских брызг — она сняла шлем и прицепила его за ремешок на седло. Бока Ласточки лоснились от пота и близости воды — и все же лошадка шла легко, словно Гвен не гнала так отчаянно ее все это время. Она уже различала лица Роя и его друзей, смотрящих на нее с изумлением с самого края мыса. Гвен обернулась — возле леса она заметила неподвижную, словно вырезанную из черного камня, фигуру всадника на большом коне. Значит, он первый. Ну что ж, все равно опоздал. Сейчас Гвен не нужен был опекун — а Рою придется обойтись без верного охранника. Она помахала им.
Рой неуверенно переглянулся с друзьями - поднял руку, то ли отвечая на приветствие, то ли не желая позориться перед приятелями и маскируя жест надобностью поправить растрепавшуюся укладку. Гвен насмешили эти пугливые движения: что они, втроем сдрейфили от присутствия одной девчонки с плоской грудью, что не умеет ездить верхом, не умеет давать отпор гадким мальчишкам — да вообще, по совести, ничего не умеет, только плакать и прятаться за чужие спины? Она запрокинула голову и звонко расхохоталась — вот олухи! Боятся ее — потому что она сама уже ничего не страшится. Чем они могут ей навредить? Больнее, чем она сама, никто ее не накажет. А что может быть отвратительней, чем добровольно пойти вот за этого слабого, самовлюбленного, эгоистичного садиста? Ну вот, пускай он расскажет ей про свои ракетки…
— Привет, Рой! Не подмок ты там? Смотри, дождь надвигается.
— Привет… сестренка… А где все остальные?
— Они отстали. Я так спешила увидеть тебя. Мне передали, что ты настаивал на моем присутствии… - Гвен подъехала ближе и лукаво оглядела троих замерших юнцов.
— Да… То есть нет… Кажется, я что-то говорил маме… Но я не уверен был, что ты сможешь…
— Ну что ты! Мысль о том, что ты хочешь меня видеть, воистину окрылила: смотри, я даже преодолела свой страх — влезла на эту дикую лошадь, чтобы побыстрей с тобой встретиться…
Рой нервно потер лоб.
— А… ты сама сюда приехала. А Динго?
— А что мне Динго? Мне не нужны никакие шавки, чтобы встретиться с моим нареченным. Вы же это планируете, а? Что же ты молчишь? – Гвен смахнула с лица влажную прядь и ехидно улыбнулась. - Боишься, что ли, свою малолетнюю невесту? Не знаешь, что с ней делать? Как же твои друзья тебя не научили?
— Они научили… - Рой растерянно глянул назад – друзья безмолвствовали – наблюдали за действом. - Впрочем, мне не нужно, чтобы меня учили… Я сам все знаю. – попытался он взять ситуацию под контроль и вернуться к своему обычному тону.
— Ну, видишь, какой ты молодец! - Гвен отпустила поводья и притворно всплеснула руками. - Значит, мне нечего опасаться. А то я уже было подумала, что ты только мальчиками интересуешься… Вот и сейчас — уединились тут, на бережку… Кто знает, чем вы тут занимаетесь…
— Да ты что, сдурела?! Мы просто катались…
— Ну-ну. Имей в виду, что я не потерплю никакой супружеской неверности, – Гвен погрозила ему пальчиком, - Пока. У нас достаточно сил, чтобы удовлетворять друг друга, правда? Мы с тобой почти ровесники — зачем нам другие? Нам и так вполне будет достаточно. Я надеюсь, мне хватит тебя. Кто знает, конечно… А то потом такое бывает, что и приблудные псы начинают захаживать на огонек, помочь жене поставить розы в вазоны…
Гвен подъехала почти вплотную к Рою. Тот шарахнулся. Гвен подвела кобылу так, что лоснящийся, отражающий лихорадочный свет начинающейся грозы бок Ласточки коснулся дрожащего от грозы и брызг застоявшегося Бесстрашного. Она наклонилась прямо к белокурым волосам брата и шепнула ему интимно в самое ухо.
— Меня не пугает твой теннис. И твои ракетки. И если ты надеешься меня обыграть, собери все свои силенки — и посмотрим, кто после этой схватки останется на ногах. И не забудь рассказать все мамочке. Может, она меня накажет, вместо тебя? Но если даже и так — плакать я больше не намерена. Может, тебе попробовать пореветь? Ну, хоть разочек…
Она чмокнула его в холодную, потную щеку. И резко ударила Ласточку пятками по бокам. Та от возмущения встала на дыбы. Нервный конь Роя вздрогнул от неожиданности и понес. Рой, вереща, вцепился ему в гриву и в уздечку и едва не упал, как мешок… Приятели, на несколько секунд опешив, рванули за ним. Все трое быстро неслись к берегу, а за ними вдогонку еще быстрее расправлялась серебряной лентой полоса дождя, наползающая прямо с моря.
Гвен похлопала Ласточку по боку, назвала ее по имени, чтобы успокоить. Потом отпустила уздечку, раскинув руки, как крылья, в стороны, и запрокинула лицо под мерцающий дождь. Сейчас она могла победить весь мир. Или взлететь. Как птица, как ангел. Как призрак. Дождь припустил сильнее, хлеща ее по лицу своими мягкими ладонями, а Гвен казалось, что все те слезы, что она выплакала за этот последний год наконец-то смываются с ее лица, равно как и с ее души. «Папа, я больше не хочу быть принцессой… Я решила, что лучше буду разбойницей… Никому больше не посадить меня в башню…»
Она услышала глухой топот копыт по песку. А, вот и он. Мрачный, как грозовые тучи за ее спиной.
— Что ты тут устроила, глупая девчонка? Зачем ты провоцируешь его? Неужели не понимаешь, насколько он может быть опасен? И для тебя, и для меня.
— Кто, Рой? Ну, не смеши меня, пожалуйста! В кои-то веки у тебя есть повод мной гордиться, а ты ругаешься. Я дала наконец отпор этому мерзкому слизняку. А он, оказывается, такой трус! – Гвен смеялась и плакала одновременно, едва замечая это. - Боже, да еще и при его друзьях! Это потрясающе! Я так счастлива! Почему ты не радуешься вместе со мной? Или ты теперь на его стороне? Верный Динго, защити своего подопечного от гадких манер грязной девчонки… Пойди, расскажи Сесили, может, она меня выпорет? Похоже, яйца тут есть только у нее…
— Какая же ты дурочка, – устало покачал головой Гэйвен. - Маленькая, безголовая, храбрая дурашка. Ты даже не понимаешь, с кем ты связываешься…
— Не смей меня так называть! Я всего лишь заплатила ему той же монетой. И он больше не будет заставлять меня плакать, – Гвен переполняло бешенство от этой неожиданной отповеди. - Вам всем нравится, когда я плачу — это заставляет вас чувствовать себя большим важными мужиками с яйцами до колен. Но это иллюзия. Я больше не нуждаюсь в этих иллюзиях. Я от них свободна, ты слышишь? Я знаю, кто такой Рой, и какова его реальная цена — а теперь и он знает, что я в курсе. А коль скоро я должна буду прожить с ним всю жизнь — пусть лучше он боится меня, чем я его… Ой… Гэйвен?
Гвен, с ужасом поймав себя на фразе, которую хотела говорить меньше всего на свете, приготовилась к чему угодно: к брани, к проклятьям, к объятьям — кровавый ад, она была даже готова к тому, что он ее придушит прямо здесь! — но только не к этому виноватому, как у побитой собаки, выражению лица. Он отвел взгляд и опустил ресницы, потер сожженную бровь.
— Откуда ты…
И тут чудовищная по своей невероятности и простоте мысль затопила разум Гвен. Он знал. Всегда.
— Так ты знал? Ты знал про эти планы? И все это время ни разу, ничего, даже намека, даже после вчера… Особенно после вчера… Боже, что же это? За что?
— Гвеннол…
— Нет. Нет. Не зови меня так больше. Никогда.
Она еще раз посмотрела на него — казалось, что на лице ее остались одни глаза и они отчаянно хотели плакать — Гвен закусила губу, но сдержалась. Перед ним она уже не заплачет. Теперь уж точно хватит.
— Как забавно.
— Что? – пробурчал он не поднимая головы.
— Забавно, говорю. Наша с тобой история — ну, какая там история, так… — началась из-за того, что я думала, что ты мне наврал. А ты выкрутился. Но все это время ты продолжал мне лгать, спокойно, со знанием дела, уверенный в своей правоте… Ты такой же, как Сесили. Такой же, как Фьюри. Нет, он, пожалуй, лучше — его я пока на вранье не ловила…
— Гвен, пожалуйста…
— Молчи. Ты хуже всех их. Они мне чужие — и не обязаны были говорить мне какую-то там правду. С чего бы это? Они на это не подписывались. А ты — ты почти все время был ко мне ближе всех, с самого начала. У тебя были десятки, сотни шансов и возможностей сказать мне все как есть. Но ты этого не сделал. Ты бы и сегодня продолжал в том же духе, верно? Ты бы не предпринял ничего, пока бы вся эта нечисть не отправила меня на брачное треклятое ложе, как телка на заклание. А ты? Ты стоял бы и смотрел? Что за мужчина отправляет, фактически сам отдает в руки мозгляка-садиста любимую женщину? Что это за любовь?
— Ради всего святого, Гвен…
— У тебя нет ничего святого, Динго. Твои цепи проросли тебе в мозг, и это уже не исправишь. Все, что тебе необходимо — повиноваться. И ты будешь повиноваться. – Гвен презрительно прищурилась, радуясь, что дождь заливает ей лицо. - Когда я стану твоей новой хозяйкой, ты будешь слушаться и меня. Будешь стоять у меня под дверью… Может, я впущу тебя разок-другой. Или нет — зачем?.. У меня ведь будет молодой красивый муж — любитель игры в теннис…
Гвен хмыкнула и тронула мерзнущую лошадь. Ласточка медленно пошла по мокрому берегу.
— Постой. Гвендолин…
— Что тебе надо еще? Какое-нибудь новое вранье? – Ей не хотелось даже оборачиваться в его сторону.
— Нет. Забери свой телефон.
Она протянула руку и забрала холодный аппарат. Как ни старалась, таки коснулась пальцами его ладони. Как обычно, оба вздрогнули. Гвен таки повернула тяжелую голову — она была словно полна свинца и тянула ее к земле — и встретилась, уже в последний раз, с ним взглядом. Глаза Гэйвена были черны самым последним отчаянием, стыдом и горечью. До такой степени, что, казалось, он почти плакал.
Ну, нет. Хватит. Это ничего не меняет. Это виноватый взгляд взбесил Гвен еще больше. Это был его выбор — не случайность, не всплеск эмоций, а осознанная, запланированная подлость. Он предал ее, хладнокровно и беспристрастно.
— Прощай, Гэйвен Ван Вестинг. Мне жаль тебя…
Ласточка сама почувствовала, что настало время двигаться. Дождь уже не хлестал так сильно, только моросил, отпевая уходящее лето. Весь берег был серым — только полоса песка сияла, как звездный путь без начала и конца. Дальний мыс на другой стороне справа таял в серебристом тумане над темной водой. Гвен пустила Ласточку-Гвеннол рысью и вскоре добралась до кромки рощицы, где внезапно на нее накатила тьма, опустошение и дикая нечеловеческая усталость. Она обняла Ласточку за шею, и так они — девочка и ее лошадь — потихоньку, как два призрака из сумрачного края, углубились в сонный, заплаканный лес.