Bonjour, Nicolas!

«Сегодня в 12-30 я буду ждать вас на углу Poole St. и Imber St.»

Николай в очередной раз пробежал глазами записку, теперь уже всю измятую, и, пусть она не была подписана, вариантов авторства казалось не так много. Собственно, всего один. Ему принесли ее с посыльным во время диспута с сэром Аланом Хендерсоном Гардинером. И это сбило весь боевой настрой. Студенты, вероятно, были разочарованы. Сэр Гардинер – тоже.

Он сбежал безбожно рано, взял такси и отправился по указанному адресу в Ислингтон.

Теперь, стоя на этом самом чертовом углу, сжимал в руках записку и выкуривал уже вторую сигарету, думая, что еще две минуты, и он отправится домой. Странная и терзающая его мысль о том, зачем ей понадобилась встреча, билась в голове, а он все никак не мог унять ее.

Погода была отвратительной, по-прежнему сыпалась с неба мелкая морось. Он не любил зим во Франции. Английская зима была в разы хуже. Промозглая, сырая, пробиравшаяся под пальто и заставлявшая поеживаться. Авершин приподнял воротник, поправил рукава и… вдруг различил чуть выше по улице Клэр.  

Она мчалась, совсем не глядя под ноги, но только впереди себя. И не замечала ошеломленных взглядов прохожих, мимо которых торопилась к назначенному месту. Этот район, где размещалось несколько киностудий, видел многое. Но даже для него она выглядела чрезмерно экзотично. Подол длинного белого манто заляпан уличной слякотью. Из-под распахивающихся пол заметно блестящее, похожее на чешую платье с высоким разрезом на юбке. На голове сооружена замысловатая прическа, из которой торчали совершенно невероятные перья.

Она опаздывала. И боялась, ужасно боялась, что он уйдет. Не дождется. И это будет еще хуже, чем если бы он совсем не пришел.

Николай зачем-то зашагал ей навстречу, будто желая встретить на середине улицы. И остановился в нескольких шагах от нее под этой унылой моросью, разглядывая повлажневшие перья на ее голове. Он чувствовал, как по лицу расползается улыбка. Если бы в этот момент он увидел ее впервые, пропал бы снова. И снова на всю жизнь. Только жизни теперь несравнимо меньше.

- А это что за роль? – спросил он.

- Не знаю, не помню, - она пыталась унять сбившееся дыхание. – Не все ли равно?

И стала судорожно выдергивать перья из прически.

Он протянул руку, перехватил ее запястье. Потом отпустил. Сунул ладонь в карман пальто. И сказал:

- Сегодня холодно. Пойдем куда-нибудь?

- Только не далеко. Мне надо будет вернуться, - она проводила взглядом его руку, исчезнувшую в кармане.

- Тогда побежали, - Николай кивнул через дорогу, где им было примечено маленькое кафе, и подставил ей локоть. – Ты, наверное, замерзла?

- Побежали, - отозвалась она и взяла его под руку.

В кафе никого не оказалось, кроме хозяина, занятого своим делом. Не снимая манто, Клара села за столик у окна и негромко сказала:

- Спасибо, что пришел.

Он помолчал, снова рассматривая ее. Привыкая к ней теперь, спустя пятнадцать лет со времени их головокружительного романа. Когда она была свободна. Когда он умел мечтать.

- А как ты себе представляешь, чтобы я не пришел? – приподняв бровь, ответил он вопросом на вопрос. – Упустить возможность повидаться с тобой, пока я еще здесь? Я похож на непроходимого тупицу?

- Ты никогда не был тупицей, месье магистр, - усмехнулась она.

- Месье профессор, - с улыбкой поправил он ее. – Между войнами я успевал заниматься наукой.

- Ты воевал? – выдохнула она.

- Да.

Николай придвинул к себе пепельницу и снова достал сигареты. Она не любила запаха табака, но никогда раньше не возражала, когда он курил. Пятнадцать лет назад. Потом жестом подозвал к себе официанта и попросил меню. Его короткое «да» не позволило ей задать следующий вопрос. Словно она всегда знала, что он не станет об этом говорить. И отвернулась к окну.

- Кофе? – скорее утвердил он, чем спросил. – К кофе что-нибудь?

- Я не ем сладкого, - отказалась Клара.

- С каких это пор? – хохотнул Николай. – Помнится, Клэр дю Вириль была редкостной сластеной.

- Некоторые вещи меняются, - она повернулась к нему.

И вдруг заметила седину, тронувшую его волосы. Морщинки вокруг глаз и вдоль лба. И глаза. Они стали другими. Не такими, какими она помнила их все эти пятнадцать лет. Какими она видела их все эти пятнадцать лет.

- Изменения – это решительно нормально. Как бы больно ни было это признавать, - к ним снова подошел официант, и Николай, не отводя взгляда от Клэр, четко произнес: - Два черных кофе и две порции блинчиков с шоколадом, пожалуйста.

Она слабо улыбнулась.

- Ты, наверное, думаешь, зачем я тебя позвала?

- Думаю? Ты мне льстишь. Однажды я очень хорошо усвоил, что там, где дело касается одной французской актрисы, я теряю эту способность.

Он откинулся на спинку стула и затянулся сигаретой. Потом неторопливо струсил пепел в пепельницу и добавил уже серьезно:

- Я не знаю, зачем ты меня позвала. Но отчего-то мне это показалось закономерным. И да, мне хотелось бы узнать, что тебя подвигло написать эту записку.

Клара улыбнулась своей самой восхитительной улыбкой. Генри прав. Она не более, чем неплохая актриса, которая часто путает жизнь и сцену. И путает других.

- А я и сама не знаю. Утром я встала с мыслью, что хочу увидеть тебя. Вчера мне показалось, что я должна попросить у тебя прощения. Тогда, пятнадцать лет назад, ты, вероятно, все принял слишком близко к сердцу. Глупая французская актриса ввела тебя в заблуждение. Прости меня, это вышло невольно.

Если бы можно было улыбнуться еще ослепительнее, она бы это сделала, в то время как с бо́льшим удовольствием закатила бы сейчас истерику. Кому? Себе самой. Потому что злится она на себя, а бьет его.

Им принесли кофе. Она некоторое время смотрела на черную ароматную жидкость, и снова подняла глаза на Николя.

- Знаешь, Ноэль увлекается историей.

- Ноэль – это?.. – медленно, растягивая слова, спросил он, совсем не думая о том, что она говорила, но глядя на ее улыбку.

- Мой сын. А у тебя? Есть дети?

- Не сложилось. Да и, наверное, это к лучшему. Сколько твоему Ноэлю сейчас?

- Он еще совсем мальчишка, чтобы быть уверенным в своих увлечениях. Хотя и уверяет меня, что у него все серьезно, - она улыбнулась, подумав, что сын должен приехать на Рождество.

- О том, чем я хочу заниматься, я знал с семи лет. И меня тоже уверяли, что это несерьезно, - он снова помолчал. Отпил кофе из чашки. А потом добавил как-то спокойно и отстраненно одновременно: – Теперь, когда прошло столько времени… Это хорошо, что все так сложилось… Что бы ты стала делать, когда у нас началось… А так у тебя… жизнь.

- Ты же что-то делал? Или я совсем безнадежна, по-твоему? – беззаботно рассмеялась она.

- Я? – засмеялся и он в ответ. – По большей части рефлексировал. Может быть, у тебя бы хватило ума на что-то более полезное.

- Вряд ли я способна на что-то полезное. Поэтому, пожалуй, ты прав. Хорошо, что все так сложилось. И тебе не пришлось озадачиваться еще и мной.

Отвечать ей, что он был бы счастлив озадачиться ею, было немыслимо. Потому лишь снова отпил кофе. Им принесли блины, и он уверенно придвинул одну из тарелок к ней.

- Ну же, - хитро прищурившись, проговорил Николай, - от одного раза катастрофы не будет.

Неуверенно отрезав кусочек блина, Клара отправила его в рот и сердито сказала, глядя прямо на него:

- Даже от одного раза может случиться непоправимая катастрофа.

- Ну, нельзя же отказывать себе в удовольствии постоянно. Ешь. Я совсем забыл тебе сказать. Ты очень красивая. Кажется, стала еще лучше, чем была.

- К сожалению, можно, - она отодвинула от себя тарелку и поднялась. – Мне пора возвращаться.

- Ты теперь играешь в кино? – он вскочил вслед за ней и быстро бросил на стол несколько банкнот. – Это недалеко?

- Недалеко, - удивилась она.  

- Видишь ли, вторая половина дня у меня совершенно свободна, и, если это будет удобно, мне бы хотелось хоть раз в жизни побывать на киностудии.

- Это удобно. Это очень удобно! – ее голос чуть дрогнул. – Съемка может затянуться, но у меня сегодня нет спектакля.

- У меня тоже сегодня нет спектакля, а сидеть в гостинице не представляется заманчивой перспективой. Так что пусть затягивается.

С этими словами он взял ее под руку, и они отправились на Gainsborough Studios, где проходила съемка. Это была какая-то трагедия о любви. Немного дурацкая, на гротеске, где всего было чересчур. Особенно крупных планов главной героини. Клара мучилась, замирая со страдающим выражением лица, когда оператор снимал ее «терзания». Судя по содержанию ленты, премьера должна была пройти на ура.

Николай стоял чуть поодаль, наблюдая процесс съемки. И думал. Думал о том, насколько далека теперь ее вот такая жизнь, где она загружена этой работой, любимой, но вроде как бутафорской, от его жизни. И той, прошлой, и нынешней. Он снова вспоминал – позволил себе невероятную роскошь – вспоминать.

Когда они расстались, первые два дня прошли для него в том привычном распорядке, когда ничего не трогало его, и он даже не думал о ней. На третий день он за́перся в своей квартире и напился до той степени, когда уже не помнил себя. Он никогда не пил, но вот тогда сорвался. В пропасть. Стало легче. Он снова начал испытывать боль. Потом и боль перестал замечать – просто жил, зная, что где-то там внутри она тоже все еще живет. И что, вероятно, будет жить всегда. Нет, Клэр не за что было извиняться. Все был он сам. Она ничего не смогла бы изменить. После нее он заводил короткие интрижки, но ни одна из них не уменьшала боли, и ни одна из них не имела шансов стать чем-то более серьезным. Потом появилась Вера. Точнее, Вера была всегда, но в тот момент жизни она оказалась ему нужна – он даже думал, что теперь снова умеет любить. Они поженились в пятнадцатом, во время его короткого отпуска. За ту неделю он сделал две важные вещи – объяснился с Верой и написал статью о систематизации сведений по египетской грамматике в «Знание». Спустя три года эту же статью русского профессора-египтолога перепечатывали в Берлине. Смешно.

Спустя еще пару лет он перестал вспоминать. Перестал заглядывать в себя, где продолжала жить боль. И даже перестал нуждаться в Вере. Просто потому что, так и не научившись любить кого-то еще, он разучился чувствовать. Жил механически. Единственное, что еще оставалось – работа. Пожалуй, и все.

Николай улыбался, глядя на Клэр, и думал теперь о том, что, наверное, если бы можно было вернуть все назад… он бы отдал всю оставшуюся жизнь за те несколько дней в прошлом. Потому что именно то и было жизнью. Все прочее он потерял. Все прочее не имело ценности.

Наконец, Клара приняла человеческий облик: платье, прическа, почти без макияжа лицо. И только плохо отмытые пятна грязи на манто напоминали о ее безумном беге за прошлым. Она знала, что сходит с ума, но ей нравилось ее сумасшествие. Некоторое время она наблюдала за Николаем, который теперь, когда все закончилось, курил в стороне и заметно скучал. И на какое-то мгновение ей показалось, что не было этих пятнадцати лет. И она снова глупая французская девчонка, безоглядно влюбившаяся в серьезного и очень умного русского. Интересно, как бы все могло сложиться, если бы тогда она не решила все за двоих?

- О чем думаешь? – она подошла к Авершину и взяла его под руку.

- О тебе. Тебе, кажется, твоя жизнь очень нравится.

- А тебе твоя жизнь нравится? – она повела его к выходу из павильона.

Он медленно растянул губы в улыбку и ответил:

- Не знаю. Об этом я тоже не думаю. Она довольно насыщенная. К лету собираю группу для поездки в Каир. До того времени работы хватит.

- Я думаю, что мне моя жизнь нравится. У меня все есть: сын, работа, муж. Но, кажется, я это уже говорила, - рассмеялась Клара.

- Говорила, - согласно кивнул Николай. – Я рад, что ты счастлива. Я бы с удовольствием пригласил вас с мужем к нам как-нибудь… В конце концов, мы ведь старые друзья, верно?

И тут же пожалел о своих словах – они, черт подери, кто угодно, но не друзья.

- Ты не обидишься, если я не приму твоего приглашения? – она остановилась и стала что-то сосредоточенно искать в своей сумочке.

Он долго-долго смотрел, как она роется, осмысливая ее слова. Ведь именно такого ответа он ждал и хотел.

- Не обижусь. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Может быть, это именно та причина, по которой я не запер тебя в своей квартире.

- А я тебя совсем не знаю, - медленно проговорила Клара, захлопнула сумочку и, крепко сжав его пальцы, прошептала: - Подари мне сегодняшний вечер. Давай сбежим.

Он бы рад был сказать, что ей принадлежит его жизнь. Всегда принадлежала. Но знал, что не скажет этого. Потому что обоим было бы слишком больно. И есть ли смысл отравлять этот удивительный день горечью воспоминаний?

- Давай сбежим, - с улыбкой ответил он, пожав ее пальцы в ответ.

Они бродили улицами города до самого вечера. Как когда-то давно гуляли по предрождественскому Петербургу. До тех пор, покуда не начали болеть ноги. Странно, но, кажется, впервые за время его пребывания в Лондоне прекратился дождь, и дороги слегка прихватило морозом. Чувствуя ее руку сквозь ткань перчатки и пальто, он не мог отделаться от мысли, что сам теперь не знает, чего ждет и чего ищет – то ли свою молодость, то ли самого себя. Они мало говорили, а если заговаривали, то о чем-то отстраненном и веселом. Но самого главного он так ей и не сказал.

Они добрели до безвестного магазинчика с яркой витриной. И он зачем-то потащил ее туда. Внутри было светло, уютно. Продавались игрушки и рождественские сувениры. Николай сам не знал, что искал в этом проклятом магазине. А когда нашел, улыбнулся, чувствуя, что в груди потеплело. На одной из полок стоял хрустальный глобус удивительной красоты. Небольшой, он помещался на ладони. И переливался на свету всеми цветами, доступными зрению.

- Тебе нравится? – спросил он Клэр.

Она смотрела на искрящийся в его руках глобус и чувствовала, как внутри нее все закипает от злости. Этот шар словно насмехался над ней. Ей казалось, что это жизнь, от которой она бежала, которая могла быть такой разноцветной и красивой, и которая навсегда осталась в руках Николя. Она сдержала желание выхватить у него этот кусок проклятого стекла и разбить на мелкие осколки. В такие же осколки сейчас превращалась ее собственная жизнь.

- Нет, - равнодушно бросила она. – Я не люблю подобные безделушки. Не понимаю, что в них находят.

Он отставил глобус на место и внимательным изучающим взглядом заскользил по лицу Клэр.

- Поищем что-нибудь еще, - тихо сказал он. – Если не найдем здесь, я поищу в Париже, потом в Каире. И, может быть, найду. Потом я отправлю тебе это посылкой и спрошу в письме, нравится ли. Если понравится, ты ничего не ответишь, но оставишь у себя. Если нет, то отправишь назад. И я начну поиски сначала. Идет?

- Не надо. Я прошу тебя, не надо этого делать. С напоминанием о тебе не так легко жить, как может показаться.

- Я знаю, - пытаясь перевести дыхание, ответил он, схватил ее за руку и быстро пошел прочь из магазинчика.

Там, на улице, дышать стало чуточку легче. Он который уже раз за этот день полез в карман за сигаретами. Чиркнул спичкой и закурил. Тут же спохватился:

- Прости, я не предложил… Сейчас женщины выучились курить…

Клара усмехнулась и отрицательно покачала головой. Смотрела, как его сигарета разгоралась ярким огоньком, который потом начинал тускнеть, чтобы через секунду снова разгореться. И молчала. Потому что точно знала, если она заговорит, то уже через минуту разрыдается.

- А Вера курит, - с усталой улыбкой пробормотал он. – Иногда, когда нервничает. Научилась, когда мою сестру убили у нее на глазах. Да… Вера – моя жена.

- Вера – твоя жена, - повторила она за ним. – Она здесь, с тобой?

- Жена ученого, - усмехнулся Николай.

- Как это скучно, не иметь собственной жизни!

- Может быть.

Он не стал говорить ей того, что еще хуже – не иметь, за что в этой жизни зацепиться, чтобы жить. В этом смысле Вере, определенно, было легче. Ему – хоть на стену лезь. Он физически ощущал, как глыбой между ними стали эти пятнадцать лет. Его жена. Ее семья. И Ла-Манш теперь представлялся шире, чем прежде расстояние от Петербурга до Парижа.

- Наверное, тебе пора домой. Тебя ждут.

- Да, мне пора домой, - глухо ответила Клара.

Сегодняшняя прогулка оказалась глупой затеей. Впрочем, как и все ее затеи. Прошло слишком много лет, чтобы от них можно было убежать.

- Я был рад тебя видеть, Клэр. Надо же… Ведь и не думал, что когда-то придется…

Она заметила проезжающее мимо такси и взмахнула рукой. Сев в машину, Клара повернулась к Николаю:

- Я тоже была рада тебя видеть. Спасибо за этот день, - она улыбнулась на прощанье и хлопнула дверцей.

Он неторопливо докурил, потушил сигарету и медленно направился пешком просто по улице, не особенно соображая, в какой стороне находится гостиница. Его неотвязно преследовала единственная мысль – что было бы, если бы он сказал ей, что все еще любит. Скорее всего, ничего. Она точно так же села бы в такси и уехала. Только, может быть, торопилась бы еще больше. Слишком поздно. Пора домой.