Страница 41 из 123
— Но, Марон. Я думала... Я хотела...
— Я тоже, милая моя, думал и хотел. Хотел себе сильного ангела с животворным огнем, а что получил? Глупую взбалмошную девчонку, не желающую дать милосердие погибшим. К сожалению, наши желания не всегда сбываются, понимаешь?! Я не заставлял тебя развивать силы, ты сама захотела. И я способствовал, потому что тоже в тебя поверил. Теперь достаточно. Тебе что-то там такое показалось, и ты стала убеждать меня, что сможешь лечить. Но ты ошиблась. Не время еще, понимаешь? Рано.
— А она? Та, другая? Она может?
— Зачем тебе она?! У меня есть ты. И только ты. И я не хочу сравнивать тебя с кем-то.
Элис обняла вампира за шею:
— У меня получится, обязательно получится. Я постараюсь лучше и тогда...
Марон не слушал. Прижимая свою девочку, он думал о другой. И вспоминал видения с её охотой, с её глазами и её огнем. И то, как после Аниных, чужих картин, на губах вампира чувствовался мёд.
Нужно стать к ней ближе. Нужно переехать в Ленинград. Маркус уже прислал ему письмо.
***
Анне было тепло и спокойно. Сладко пахло солнцем и прогретым мхом, пылью и дымом. Сквозь сон она слышала невнятное бормотание, чувствовала на себе неясную тяжесть. Просыпаться не хотелось. Она потянулась, перевернулась на другой бок и уперлась лицом в Антона. Вампир мирно сопел, прижимая её к себе. Такой безобидный, что и не скажешь, будто он — кровожадное чудище. Зато рядом с ним спокойно, не пугают звуки живности и не сбивают с толку запахи. А черты лица у него расслабились, кажутся правильными, и скулы не слишком выпирают. И губы мягкие, резко очерченные.
— Ты во мне дыру прожжешь, — пробормотал вампир, Анна смущенно отстранилась.
Он, по-кошачьи, приоткрыл глаз, усмехнулся и вытянул руку из-под её головы. Анна вжалась в стену.
— Ты так спокойно реагируешь, что я рядом сплю. Думал, лицо мне раздерёшь, — Антон сел, поправил рубашку.
Стук сердца ее предал. Девушке навилось, что он так близко, а общая кровь сближала еще крепче. К чему врать, если после убийства она вернулась потому, что боялась, как бы Маркус не навредил ему.
— Мне всегда страшно, когда просыпаюсь. А сегодня нет. Вот и растерялась, — Анна приподнялась, быстро глянула ему в глаза и тут же отвела. — Не делай так, пожалуйста.
— Почему же? — вампир хитро прищурился, обернулся и его лицо отказалось совсем близко, взгляд откровенно скользнул вниз, задержался на губах и снова вернулся к ее глазам. — Может, мне нравится то, что я вижу ежедневно? Кто запретит трогать?
Анна нахмурилась. Ее страх смешался с упрямством, и смесь позабавила вампира.
— Да ладно, успокойся. Ты дрожала всю ночь, мне стало тебя жаль. Я не хотел обидеть.
— Спасибо, — прошептала она.
Антон поднялся, от внезапной боли сцепил зубы.
— Давай попробуем снова? — выдавила Анна, прижав ладонью ребра. — Луна еще полная. Ты говорил так острее чувства. Может, и силы тоже больше?
— Попробуем. После завтрака, — выдохнул вампир.
***
Маркус швырял об стену посудой. С грохотом разлетались вазы и тарелки, дробным бисером сыпался ворох осколков. Уклонившись от очередного прицельного броска, слуга передал ему еще одну тарелку.
— А я смотрю у тебя весело, — Павел пригнулся и та, просвистев совсем рядом, разбилась за его спиной.
— Тебе-то что? Этот сервиз мне давно не нравится, — буркнул Маркус и саданул об пол толстой вазой.
— Там... брат твой совсем рядом, — каратель поймал кофейную чашечку и аккуратно поставил её на стол.
— В Ленинграде? Я знаю, — Верховный остановился, ожидая, что вампир скажет дальше.
— В прошлый раз, когда он приехал, девочка умерла. Даже очень быстро. Не находишь?!
— И что с того? Неудачные болванки имеют свойство...
— Неудачная болванка была моей! Ты хочешь Антону того же? Что ты ему подсыпаешь? У него никогда так не блестели глаза.
— Это не я. Это она.
— Да ты что?! Маркус, ты можешь говорить об этом щенкам, они поверят. Но мы знаем тебя слишком долго, — Каратель хмыкнул, не удержался, чтоб не съязвить: — И, конечно же, посуду ты всегда бьешь только ради собственного удовольствия.
— И что? Останови меня, если сможешь, — насмешливо сказал Верховный и щёлкнул пальцами.
Каратель сжался от болевого шока, упал на пол и мучительно скорчился. Чем сильнее он дергался, тем ярче горели глаза Маркуса, и тем ядовитее была его ухмылка.