Страница 122 из 123
Холода он не чувствовал. И никогда не задумывался, почему так, а не иначе. Сколько он себя помнил, его всегда окружал искрящийся на солнце снег, покрывающий вершины строгих гор. Он не боялся лавин, он умел бесшумно ходить, не оступаясь ,по ледникам. Ему не было холодно, ведь эти занесённые снегом ущелья – его родной дом.
Ему было страшно, хотя тонкий нюх не улавливал в замеревшей тишине снежной пустыни никаких посторонних запахов. На десятки миль вокруг простирались его владения, в границы которых никто не смел вторгаться. Он был хозяином этих гор. И всё-таки он чувствовал страх, и ощущал опасность, так, как может чувствовать лишь зверь.
Он прикрыл жёлтые глаза, переступил бесшумно сильными лапами. Он стоял на самой вершине, изящный, грациозный, мощь и сила. Стоял, оборотившись к солнцу, удивляясь тому, что у зверя может так болеть в груди.
Солнце опускалось к горизонту. И, когда край огненного шара коснулся морской воды и разлил по её поверхности розово-красные блики, зверь понял, и, изогнув в прыжке гибкое тело, стремительно бросился вниз, к подножию скал.
Он знал к океану самую короткую дорогу, в быстроте состязался с горными ветрами, но когда подбежал к берегу, понял, что опоздал.
Лучи заходящего солнца окрасили воду в цвет пролитой крови, и у берега, вспенивая розовую воду, билась в рыбацких сетях пойманная касатка. Его владения кончались береговой линией, в чертоги океана он не смел вступать. От умирающей у берега касатки его отделяли три прыжка, но он не мог преступить границу. Законы придумал не он.
В последний раз чёрный блестящий хвост ударил по воде, взметнув в сумерки фонтан ледяных брызг. Ирбис задрал вверх морду и скорбно завыл, заглушая шелест бьющихся о камни волн. Две слезы выкатились из жёлтых глаз зверя и упали на снег, проплавив ледяную корку наста.
- Как он? Опять бредил про касатку?
- Нет, доктор. И температура спала. Спит. Пульс в норме. Давление сто на семьдесят.
- Ну-ка… Ну что ж… Похоже, выкарабкался! Сильный! – в голосе удивление, откровенное восхищение. – Зверь просто, а не человек! Настоящий зверюга! Разве под силу такое человеку?
Доктор Джефферсон, пожилой, грузный, страдающий одышкой, анекдотчик и пошляк, законченный пессимист, обычно был не в духе. Но сегодня как-то повеселел, что ли… Две недели плюхался он с этим парнем, которого доставил спасательный патруль в состоянии сильнейшей гипоксии, израненного, обезвоженного, потерявшего много крови. Непостижимо, как в этом теле могла теплиться какая-то жизнь. Где он был, что с ним произошло – эта информация была строго засекречена. Врач даже не знал имени своего пациента. После первичного осмотра и лабораторных тестов, доктор Джефферсон угрюмо заключил: «Подохнет к ебени матери».
Но больной упрямо и настойчиво хотел жить, стонал, метался в горячке, две недели был на грани жизни и смерти, и всё бредил, бредил про какую-то касатку. «Ну? – спрашивал, входя в палату, доктор сиделку. – Не сдох ещё? Живучий зверюга! Попробуем-ка это…» - и делал новое назначение.
Сейчас, вглядываясь в бледное, худое, с резко очерченными скулами лицо своего подопечного, Джефферсон довольно ухмыльнулся в усы и изрёк:
- Пациент скорее жив, чем мёртв. Я так думаю, к утру этот зверюга проспится, очнётся и потешит нас историей про касатку. Должно быть, ей-богу, занимательная история! Прокапайте ему, Анна Францевна, глюкозку с витаминчиками, и больше ничего не надо, - и ушёл, размахивая большими руками и что-то гудя-напевая себе под нос.
Анна Францевна, сухонькая старушка, дежурила в палате интенсивной терапии сегодня вторые сутки. Доктор Джефферсон приставил её к этому «Мистеру Хэ», как он выразился, пояснив, что парень, похоже, прошёл все круги ада, но кто и откуда прибыл – неизвестно. Что ж, для госпиталя Дальнего Рубежа дело привычное. Кто сюда только не попадал…
Анна Францевна подставила к кровати больного стул и тихонько присела в изголовье. Вглядывалась в измождённое бледное лицо, спрашивая себе, сколько ему лет? Вроде бы, молодой, а виски совсем седые… Глаза запали, щёки ввалились. Бедный.
Худенькие ручки нянечки оправили одеяло, которым был укрыт больной, разгладили все складочки. Проверили, как капает глюкоза. Зверюга… Никакой он не зверюга… Бедный измученный зверёк.
Больной приподнял с подушки голову, обессиленно уронил, губы еле слышно прошептали: « Касатка…»
- Батюшки! – встрепенулась Анна Францевна. – Опять про касатку бредит! Сглазили!
Больной открыл глаза, мутным взором обвёл больничную палату, остановился на лице няни. Взгляд его постепенно прояснился, просветлел, и, прочтя немой вопрос в его карих глазах, Анна Францевна наклонилась к нему и сказала ласково, успокаивающе:
- Всё хорошо, голубчик. Вы в госпитале Дальнего Рубежа. Вас доставил сюда две недели назад спасательный патруль. Вы скоро поправитесь…
Негромкий голос старенькой медсестры успокаивал, отметал тревогу, вселял надежду.
Морган обессилено прикрыл глаза, облизал сухие растрескавшиеся губы. Нянечка приподняла с подушки его голову, поднесла к губам стакан с водой. Морган судорожно глотнул несколько раз, спросил, удивляясь тому, как тихо прозвучал его голос: