Страница 68 из 109
Наши дни.
Мне давно уже не снилась война, потому что воспоминания о ней я старательно прятал в самые далёкие уголки подсознания. Тем более - я никогда не хотел изображать её на своих картинах. Один вид угрюмых Кавказских гор вгонял меня в депрессию. Когда я жил в общежитии художественного училища, соседи по комнате иногда будили меня среди ночи и говорили, что я кричал. К утру я, разумеется, почти ничего не помнил, и, щурясь от лучей восходящего солнца, пробивавшихся между казёнными занавесками, встречал новый день вместе со всеми – словно ничего и не было.
Минувшей ночью мне приснился сон:
«Я находился внутри вертолёта, который летел очень низко, едва не касаясь плотного зелёного ковра, сплетённого верхушками деревьев. В тряской железной утробе пахло соляркой, уши закладывало от рокота мощного мотора. Перевалившись через горный хребет, машина оказалась на открытом пространстве и для пущей уверенности отстрелила тепловые ловушки. Я выглянул в иллюминатор и увидел, как горящие заряды разлетаются в стороны, оставляя на зелёном фоне изломанные дорожки дыма. Вертолет всей своей многотонной массой резко устремился вниз, очерчивая линию крутого склона, и в какой-то момент я подумал, что наш МИ-8 уже не остановится и разобьётся всмятку о дно ущелья. Подскочившее по инерции сердце несколько раз толкнулось где-то в области головы, а в животе похолодело, будто там образовалась пустота. Наверное, так оно и было, потому что мои внутренности по инерции переехали этажом выше. Я окинул взглядом лица сидевших напротив пацанов, но они хранили печать спокойствия и сосредоточенности. Кто знает, что скрывалось за ними на самом деле, но в одном я был уверен - я выгляжу также.
Наша разведгруппа высадилась в нескольких километрах от района, который предстояло прочесать на предмет наличия в нём боевиков и схронов с боеприпасами. Шли аккуратно: друг за другом, не забывая смотреть под ноги, чтобы не напороться на растяжку, но один из бойцов, которого звали Лёхой, всё же умудрился подорваться на противопехотной фугасной мине[1], лежавшей рядом с тропой. Раздался резкий хлопок, парня подбросило, окутав дымом и взметнувшейся пылью. Рухнув в заросли мушмулы, он с хрустом проломил их и стал кататься из стороны в сторону, вопя от боли. Не знаю, каким чудом он не подорвался повторно, потому что оказался буквально на ковре из смертоносных «лепестков». Несчастного прижали к земле, и пока оттаскивали в безопасное место и вкалывали из шприца-тюбика промедол, радист уже вызывал «вертушку» для эвакуации, а пулемётчик Паша получил приказание держать тропу на прицеле. Это спасло жизнь многим из нас, потому что едва он установил сошник на землю, как вокруг разверзся кромешный ад. Рядом разорвалось несколько гранат, со всех сторон зажужжали пули, и сквозь чёрный дым в нас полетела посечённая железом древесная кора и срезанные ветки. Паша тут же застрочил из пулемёта, сбивая наступательный порыв боевиков и прикрывая отступление группы. Справа от себя, среди деревьев, я увидел чёрные фигуры – они передвигались параллельным курсом, пытаясь отрезать нам путь. Я успел сделать два выстрела - две фигуры тут же исчезли, как в тире, но затем последовал сильный удар в область бедра и жуткая боль. Земля вылетела из-под ног, и с размаху ударила по лицу. Наверно, я застонал, но мой голос потерялся в грохоте и вое. Начались провалы в памяти – то и дело я терял сознание, но помнил, как трясся у кого-то на спине и этот кто-то говорил мне: «Держись, грёбаный Раф! Скоро будем дома!» Увидел, как ребята бросали за спину дымовые шашки, стараясь оторваться от окружавших нас боевиков. Я снова вырубился: ногу обжигало нестерпимой болью, мне казалось, что в неё залили свинец – такой она стала неповоротливой и тяжёлой. Когда я в очередной раз очнулся, меня уже закидывали в МИ-24. Второй вертолёт как раз выныривал из-за горы и выпустил по нашим преследователям несколько 80-мм ракет, превратив их тела в обожженные ошмётки одежды и плоти. Рядом со мной лежало три окровавленных трупа - их лица скрывал кусок брезента, но одного я узнал по наколке на руке - там было выбито слово «Паша». Алексей, подорвавшийся на мине, находился среди раненых. После укола он затих, и когда вертушка взмыла в небо, медик отряда принялся осматривать его рану. Внешних повреждений как будто не было, даже берцы не порвались от взрыва, но, когда одну из них аккуратно сняли, увидели раздробленные Лёхины пальцы - его явно ждала ампутация. Я вновь вырубился и очнулся уже в госпитале Ханкалы. Возле постели сидел человек в белом халате. Сказал, что я легко отделался – пуля прошла всего в миллиметре от артерии. Вскоре он ушёл и его место заняли ребята, пришедшие меня навестить. Откуда-то достали полбуханки ржаного хлеба – здесь это была редкость.
- Кто меня вытащил? – хрипло спросил я, приподнимая голову над подушкой.
Они стояли передо мной с теми же сосредоченными и хмурыми лицами, как и тогда, в вертолёте. Они будто находились на боевом задании, из которого могли уже не вернуться.
- Муха, - как-то неохотно ответили мне.
Мухой мы за глаза называли командира отделения младшего сержанта Мухаметзянова.
- Вот блин, - заёрзал я, отчего пружины кровати издали неприятный ржавый звук. – Муха же меня на дух не переносит, орёт постоянно. А где он сам-то, пацаны?
- Его больше нет, - спокойно ответил кто-то. – Он погиб через несколько дней после того боя. Вертушка разбилась в ущелье, из-за тумана…
Даже во сне я почувствовал, как мои глаза разъедают слёзы. Лица пацанов стали вдруг размываться, плыть и вскоре больничная палата превратилась в какую-то светло-серую бесформенную массу…»
- Я даже не успел его поблагодарить, - пустым, как барабан, голосом, пробормотал я, и – проснулся.