Лич из Пограничья

Има проснулась.

— Утро до-о-оброе! — зевнула она, потягиваясь. Пожаловалась. — Все кости себе на этих корнях отлежала. Есть охота! — Она полезла в седельную сумку за хлебом и сухим сыром. — Ты будешь?

Моа задумчиво посмотрел на хлеб.

— Дай попробовать немного.

— Попробовать? — удивилась девушка. — Так говоришь, будто я тебе какое-то заморское кушанье предлагаю? Это просто хлеб. Вот… — Она отломила щедрый кусок, протянула личу. — Все в порядке? — И тут ее осенила одна неприятная догадка. — Только не говори мне сейчас, что ты, как простые мертвяки, тоже людей ешь?

— Таким только самая низшая безмозглая нежить промышляет. Личи так не поступают. Мы питаемся тем же мясом, что и вы, живые люди, за одним лишь исключением — предпочитаем приготовленному сырое. Кроме того, мы едим гораздо реже вас, потому что нам не надо поддерживать в теле постоянное тепло. Плюс ко всему нас питает мощная магия некромантов.

— Вот как, — понимающе закивала Има и быстрым движением отдернула протянутую руку с хлебом. — Тогда тебе, наверное, нельзя это есть. Мало ли что? Вдруг, отравишься? У меня на дне сумки есть немного сушеного мяса. — Она порылась в запасах, достала коричневый тонкий ломтик. — Почему ты попросил хлеба, если в принципе таким не питаешься?

— Мне однажды приснилось, что я ем хлеб.

— Приснилось? Разве мертвые видят сны?

— Хочешь знать, зачем мне королевские райсы? — вопрос прозвучал в ответ на вопрос. — После них я вижу сны о своем прошлом. В предпоследнем мне привиделось, будто я ем хлеб.

— Понятно. А что было в последнем?

— В последнем… Нечто неопределенное. Эти сны не всегда разборчивы.

Да уж. Последний сон было действительно сложно истолковать. Моа виделась чужая — совершенно чужая! — земля. Лес внизу. Большие папоротники, такие же большие хвощи и какие-то причудливые деревья похожие на зеленые петушиные хвосты, приделанные к прямым стволам, чешуйчатым, как змеиные тела. И он шел по этому лесу… или плыл над ним. Нет, скорее все-таки шел, отчетливо ощущая, как катаются под кожей шары мышц, и шаги, подобные грому, отдаются эхом в далеких горах. А над лесом тянулся запах. Он был почти осязаем, почти видим. Пахло смертью, недавней, свежей, манящей. От чарующего аромата все внутри начинало трепетать, и рот набирался слюной. Ноги же сами несли вперед. Быстрее… Быстрее! И вот он — источник запаха — огромная гора еще теплой плоти…

Моа проснулся тогда в странном возбуждении с единственным желанием — срочно кого-то убить и сожрать. Первые несколько секунд эта мысль полностью владела им, но вскоре разум справился и загнал хищные желания в самые дальние глубины сознания. Следом пришло неприятное ощущение, что он чуть не сорвался, не опустился до уровня самого пустоголового, тупого, движимого инстинктами мертвяка.

Этот гнусный сон явно был не о прошлом Моа.

Или все же о прошлом? Но что за события тогда были в нем зашифрованы?

— В нем ты тоже что-то ел? — улыбнувшись, спросила Има.

— Да, — без утайки ответил лич.

То, что он сказал, было чистейшей правдой.

К полудню они были рядом с Подбережкой.

Свет заливал все вокруг, колыхалась под ветром трава, облака текли по небу белыми кружевными лентами. Близился день Солнцестояния, и главное небесное светило все дольше задерживалось в зените. Теплое марево погожего дня нарушало лишь одно — монотонное ворчание, доносящееся из-за поворота дороги. Звук, похожий на рык собаки, то и дело сменялся неразборчивым подобием человеческой речи.

Картина, явившая вскоре взорам путников, была удручающей. На лесной прогалине — небольшой, поросшей низенькой травкой и цветами, поляне — стоял огромный валун, высотой больше человеческого роста. На его вершине сидел сморщенный старик в белой одежде. Его плешивую, покрытую пигментными пятнами, голову венчала высокая шапка священника. В руках незнакомец держал доску с нарисованными на ней женщиной и младенцем. Персонажи картины застыли в весьма странных позах — женщина поднимала младенца на вытянутых руках, воздев над головой с таким видом, будто хотела с размаху швырнуть его о землю…

… а вокруг камня, на котором прятался старик, кишели грилли.

Има, видевшая их прежде лишь на рисунках, брезгливо поморщилась:

— Ну и гадкие!

Твари, и вправду, были пренеприятными. Огромные головы, вполне себе человечьи, но жутко уродливые, держались на паре человечьих же ног. Пальцы здоровенных ступней заканчивались острыми когтями. Позади — сложно сказать на затылке, спине или заду, тела монстров, ведь, состояли из одной головы — из зарослей кудлатых волос, или шерсти, торчали длинные хвосты. У некоторых грилли хвосты были крысиными — голыми и розовыми. У некоторых — змеиными, в цветастой чешуе. У самого крупного монстра, наряженного в бордовую попону с глубоким, скрывающим лоб капюшоном, хвост и вовсе был фазаньим — черные и пестрые перья глянцево блестели в последних лучах стремительно уходящего в набегающие тучи солнца. Пока Има успокаивала перепуганного Браслета, Моа успел насчитать десять чудищ. Эх, жаль, магию не использовать…

Лич достал огниво. Поинтересовался у спутницы:

— Сможешь раздуть огонь?

— Попробую, — кивнула девушка. — Дома, с очагом, у меня это неплохо выходило.

— Тогда давай.

Моа высек пламя над Иминой ладонью, а девушка легким движением сдула его в сторону грилли, вырастив из искры огненный шар с тыкву размером. Шар угодил на макушку ближайшему чудищу и подпалил спутанную шерсть. Воздух наполнился вонью грязных паленых волос и рассерженным бурчанием.

Потеряв интерес к старику на камне, страшилища всей толпой развернулись к личу и девушке. Десять носов свирепо раздули ноздри. Десять пар блеклых глаз угрожающе расширили зрачки. Десять ртов недовольно растянулись в кривом оскале. Грилли, на башке у которого уже вовсю полыхало пламя, сперва не мог понять, что произошло. Чуть позже, когда огонь, испепелив шерсть, начал прожигать толстую кожу, монстр принялся крутиться вокруг свой оси и раздраженно бормотать.

— Кажется, они не поняли намека, — посетовала Има.

— Давай подпалим еще одного.

Лич высек новую искру. Девушка, раздув ее в шар, запустила огнем в самую гущу тварей. В этот раз загорелись сразу двое. Один хорошо полыхнул, а второй, неохватную башку которого укрывала попона, лишь задымился. В своре началась толкотня и паника. Пятеро монстров, включая двух горящих, хрюкая и ворча, поспешили убраться с поляны. Вторая половина, во главе с тлеющим фазанохвостым вожаком, ринулась в бой.

— Не ушли, — сквозь зубы прорычал Моа. — У тебя сила еще осталась?

— Осталась.

— Тогда давай все, что есть, на того, лохматого.

Лич указал на заросшего бурой шерстью монстра — самого волосатого из компании. Спустя секунду косматый гигант вспыхнул, словно живой факел и закружился вокруг своей оси, поджигая соседей. Это окончательно лишило грилли боевого духа. Теперь отступили все, кроме одного. Тлеющий вожак заворчал и сердито выругался то ли на назойливых противников, то ли на паникующих подчиненных. В его гневной тираде отчетливо проступили вполне человеческие сквернословия.

— Сам такой! — зачем-то крикнула ему в ответ Има и, подхватив с земли камень, метко запустила врагу в глаз.

Вожака грилли это только разозлило. Он продолжил напирать в одиночку. Присоединился к сородичам, лишь когда Моа вынул меч и несколько раз прицельно ударил чудищу по глазам. Клейма блеснули, ослепляя врага и окончательно его отгоняя.

Смирившись с поражением, вожак разочаровано забормотал, развернулся и бросился следом за остальными. Теперь более удачливая часть своры, громко топая, продиралась сквозь подлесок, ломала кусты и чадила вонючим дымом. Те же, кому повезло меньше, катались по траве, пытаясь сбить с себя огонь.

И им повезло.

Погода, испортившись окончательно, подарила чудищам спасительный дождь. Он погасил пламя, и последние грилли, дымясь и ругаясь на неведомом языке, уковыляли в кусты.