Флибустьер

Раньше на больших испанских кораблях было по два капитана — капитан-командир и капитан-судоводитель, которого принято называть мастером. Обычно первый был благородным, а второй не очень. Видимо, пока эта традиция сохранилась. Впрочем, она доживет до двадцать первого века на круизных лайнерах, которыми будут управлять капитан-директор и капитан-судоводитель. Первого будут считать капитаном пассажиры, а второго — экипаж. А вот название мастер станет общим для капитанов всех стран.

Позади этих двух, на удалении метра три и более, стояли небольшими группками еще с дюжину мужчин разного возраста и социального положения, как догадываюсь, офицеры, а на самой верхней палубе кучковалось человек десять мужчин, женщин и детей, судя по одежде, людей не благородных. Скорее всего, это пассажиры.

— Добрый день, синьоры! — поднявшись по трапу, поздоровался я на испанском языке с капитанами и, приподняв мокрую шляпу, представился: — Дон Александр де Путивль.

Решил опять стать русским, потому что не знаю, с кем сейчас воюет Испания. При ее размерах, Испанская империя не могла ни с кем не воевать. С Россией, насколько знаю, она никогда не воевала, поэтому в плен меня не должны взять.

Молодой капитан-командир легонько кивнул и произнес:

— Дон Диего Рамирес де Маркес.

— Педро Пинильос, — буркнул второй еле слышно, чтобы при желании я смог не услышать простолюдина.

Я услышал, что подтвердил, еще раз приподняв шляпу.

— Вы не поверите, но чертовски рад нашей встрече! — искренне признался я.

— Да, в это трудно поверить, — улыбнувшись, отчего лицо потеряло половину надменности, сказал дон Диего де Маркес. — Чей ты подданный и как здесь оказался?

— Я из Московии — есть такая страна на северо-востоке, на границе с татарами. Слышали о такой? — произнес я.

— Что-то слышал, — ответил капитан-командир. — Там очень холодно, вроде бы, да?

Примерно такие же сведения о России будут и у большинства испанцев в двадцать первом веке.

— Да, там холоднее, чем здесь, — согласился я и продолжил рассказ, придуманный на скорую руку: — Я был капитаном корабля, который вез с Балтики в Рим епископа, дядю нашего короля, на переговоры с Папой. Во время шторма корабль затонул. Вроде бы только я спасся.

— Ты католик? — первым делом поинтересовался дон Диего де Маркес.

— Нет, ортодокс, — ответил я и выдвинул приятную для испанцев версию: — Но, как я понял из разговоров с епископом, мой король хотел бы объединить наши церкви.

— Давно пора, — уверенно произнес капитан-командир и перекрестился.

Следом перекрестился и капитан-судоводитель.

Пришлось и мне, но в другую сторону, по православному обряду, что не осталось незамеченным испанцами, но оба ничего не сказали.

— Мы плывем в Вест-Индию. Дня через два-три будем возле Мадейры, где и высадим тебя. Оттуда вернешься на родину, — сказал капитан-командир.

— На родину мне теперь возвращаться нельзя. За то, что не уберег дядю короля, мне отрубят голову, а у близких родственников отберут имущество и отправят в ссылку. Если же я погиб вместе с епископом, значит, на то божья воля, родственников моих не тронут, — сходу сочинил я оправдание нежеланию возвращаться в Московию, потому что решил отправиться в Америку, где наверняка будет больше шансов разбогатеть, обзавестись собственным судном.

Мы легко верим в дикие нравы и обычаи иностранцев. Капитаны не стали исключением.

— Дело твое. Высадим на Тенерифе — и плыви, куда хочешь, — сказал дон Диего де Маркес.

— А нельзя ли доплыть с вами до Вест-Индии? — поинтересовался я. — Давно хотел там побывать. Если, кончено, запросите разумную цену,

— Никогда не понимал людей, которые рвутся туда, — хмыкнув, произнес капитан-командир. — Но если так хочется, отвезем. Поскольку ты не обычный пассажир, оплатишь только питание. — Посмотрев с презрительной ухмылкой на капитана-судоводителя, он молвил насмешливо: — Да, Педро Пинильос?

— Мне всё равно, — буркнул тот, хотя по обиженно выпяченной нижней губе было понятно, что очень даже не всё равно.

Наверное, часть платы за проезд шла ему.

— Проводи синьора в каюту для пассажиров, — приказал дон Диего де Маркес юнге — худому вихрастому мальчишке лет двенадцати, затравленный взгляд которого и синяк под правым глазом сообщали, что с дисциплиной на корабле полный порядок.

На переборке перед входом в каюту были приколочены в несколько ярусов ящики с землей, в которых росла всякая зелень: редиска, салат, укроп и еще какая-то трава. Ящики охранял часовой, вооруженный полупикой. Низкая дверь заставила меня согнуться чуть ли не пополам. Внутри были полумрак и духота, несмотря на четыре открытых пушечных порта, возле которых стояли прочно принайтованные четыре полусакры — так испанцы называют фальконеты калибром три-пять фунтов (сакра — шесть-восемь фунтов). Для названия «фальконет» они оставили калибры один-два фунта. Лафеты полусакр были на четырех колесах, а не на двух, как раньше. Между пушками висели гамаки с тюфяками. К переборке, расположенной напротив пушек, были приделаны в три яруса деревянные койки, широкие, двухместные, разделенные тонкими переборочками на пять отсеков. Каждая койка имела черные мятые занавесками, которые при желании могли создать иллюзию уединенности. На одной из коек нижнего яруса спали сразу трое детей в возрасте от года до двух.

Юнга скинул с ближнего гамака на палубу чей-то старый коричневый дублет и предложил:

— Занимайте его, синьор. Это самое лучшее место в этой каюте.

— А кто его раньше занимал? — поинтересовался я.

— Какая разница?! Они все простолюдины, — сообщил юнга. — Давайте ваши вещи, повешу сушиться.

— Смотрю, ты парень смышленый, — сделал я вывод. — А читать-писать умеешь?

— Немного, — ответил он.

— А какой сейчас год от рождества Христова знаешь? — задал я вопрос.

— Тысяча шестьсот восьмидесятый, — бойко ответил он.

— Молодец! — похвалили его и заодно себя, что так ловко выведал, куда по времени переместился. — Как тебя зовут?

— Кике, — ответил он.

Кике — это уменьшительное от Энрике. Не уверен, что мальчишка это знает.

— Поговорю с капитаном, чтобы ты стал моим слугой, — пообещал я.

— Буду вам век благодарен, синьор! — искренне воскликнул юнга.

Я разделся до рубахи и отдал ему мокрую одежду. Спасательный жилет, заряженный золотыми монетами, повесил сушиться на полусакру, чтобы иметь свою казну под наблюдением, а оружие разложил под гамаком. После чего лег на тюфяк, который еще хранил запах чужого тела. Потянувшись до хруста в костях, порадовался своему опять помолодевшему телу. На нем уже нет ни послеоперационного шрама, ни татуировки, но правая нога после перелома. Значит, мне меньше двадцати одного, но больше девятнадцати. Прекрасный возраст, чтобы начать жизнь.

2

Галеон «Святая Тереза», на котором я оказался, был длиной тридцать четыре метра по килю, шириной около десяти, осадка метр двадцать и водоизмещение около пятисот пятидесяти тонн. На фок- и грот-мачтах по три прямых паруса, на бизани — гафельный. Блиндов нет, вместо них два кливера и фор-стеньги-стаксель. Одна орудийная палуба, на которой четыре двадцатичетырехфунтовые пушки и двенадцать шестнадцатифунтовых кульверин, а также восемь полусакр в кормовой надстройке и четырнадцать тяжелых мушкетов с вертлюгами, которые испанцы называют берсо и устанавливают перед боем на планширь. Экипаж состоит из пятнадцати офицеров, включая хирурга и капеллана, двадцати шести опытных матросов, восемнадцати малоопытных, одиннадцати слуг и юнг, двадцати четырех канониров и девяноста двух солдат. Кстати, хирург пока что является ремесленником, членом цеха, университетского образования, как врач, не имеет, постигает профессию на практике и частенько совмещает ее с цирюльничеством, а еще чаще цирюльник подрабатывает отрезанием поврежденных конечностей членам экипажа. Пассажиров на галеоне тринадцать, включая меня. Кроме того, с нами путешествовали четыре козы, семь баранов, десяток подсвинков и пара дюжин кур с петухом, который, даже сидя в клетке в темном трюме, своевременно сообщал об окончании ночи, из-за чего мне снилось, что нахожусь в деревне. Оба капитана жили в верхнем ярусе кормовой надстройки, разделенном на две каюты. Каюты капитана-командира была чуть больше и располагалась по правому борту. Ему подчиняются солдаты и канониры, и во время боя он командует кораблем. Капитан-судоводитель управляет кораблем в мирной обстановке. Во время боя большая часть опытных матросов работает с парусами, а остальные и малоопытные поступают под командование канониров. На нижнем ярусе по правому борту, под капитан-командирской, находилась пассажирская каюта. По левому была каюта поменьше для офицеров. Самую ближнюю к выходу койку в ней занимал капеллан, а самую дальнюю, возле рулевой рубки, — штурман. Под кормовой настройкой жили канониры и находились операционная, где обитал хирург. Под главной палубой по правому борту было место солдат, а по левому — матросов, причем опытные ближе к корме, а на баке — юнги. Впрочем, большая часть экипажа и пассажиров спала на главной палубе, потому что в помещениях очень душно, особенно в первую половину ночи.