Милые Игры или Десять Свиданий с Фуюми

Когда я вижу сцену, я непроизвольно начинаю улыбаться. Да, я действительно люблю театр, люблю настоящую игру, когда притворство вдруг становится самой что ни на есть правдой, и хоть на мгновение можно обрести то, чего у тебя никогда не было. Например, любовь, или смерть, хотя смерть у меня была, то ещё удовольствие. Любовь, по слухам, не лучше. Но на сцене и то и другое может стать прекрасным. С игрой лишь одна проблема, рано или поздно она заканчивается.

В общем, как вы понимаете, в театральный клуб я не просто так записался. Жаль, что таких, как я, тут единицы, а может, и вовсе нет. Это же всего лишь маленький школьный театр. Я вижу, как переигрывает Азука (слишком много страсти и совсем нет нежности), и как недоигрывает Кимура (он столько сил тратит на каждую реплику, что кажется, будто топором пытается настрогать спичек). И это, вроде как, лучшие из нас.

Я тоже не идеален, всего лишь до ужаса хорошо чувствую фальшь, и свою собственную в первую очередь. Это не делает меня лучше, это делает меня несчастным. Но с другой стороны, боль, которую я испытываю, когда вижу игру Азуки хоть немного, но компенсирует другую мою боль. И, очень может быть, это и есть настоящая причина того, что я здесь.

Да, я — занятный уродец….

Вскоре появляются парни, и Такеши представляется всем ещё раз. После разминки и нескольких упражнений на расслабление и дикцию наш режиссер Миямото предлагает начать с первой сцены третьего акта, чтобы Такеши смог попробовать себя в роли.

Я надеваю перевязь с бутафорской шпагой, остальные участвующие тоже вооружаются. Одна из девчонок приносит Такеши текст, он благодарит её, девчонка плавится от счастья.

Начинаем я и Сото, который играет Бенволио. Он хватает меня за рукав и говорит с тревогой:

— Прошу тебя, Меркуцио, уйдём.

Сегодня жарко. Всюду Капулетти.

Нам неприятностей не избежать,

И в жилах закипает кровь от зноя.[1]

Я насмешливо изгибаю бровь, высвобождаю свою руку и отвечаю:

— Ты похож на тех, кто, входя в трактир…

И далее по тексту. Мне становится жарко, безбашенная удаль Меркуцио ударяет в голову. Я иду играть со Смертью, и я доиграюсь, потому что мой язык острее шпаги.

— Ручаюсь головой, вот Капулетти, — говорит Сото, когда приходит время появиться Тибальту.

— Ручаюсь пяткой, мне и дела нет, — презрительно фыркаю я и отворачиваюсь.

Такеши отбрасывает листы с текстом и говорит своей свите:

— За мной, друзья! Я потолкую с ними.

Словечко-два, не больше, господа!

— Словечко-два? Скажите, какая важность! Я думал, удар-другой, — притворно удивляюсь я, хотя, на самом деле удивлён. Неужели он всё так быстро выучил?

Такеши усмехается и смотрит на меня с холодной враждебностью:

— Я всегда готов к вашим услугам, дайте мне только повод.

Забавно, но мои чувства к нему сейчас очень похожи на чувства Меркуцио к Тибальту, мне тоже хочется его посильнее задеть.

— Его ещё надо давать?

Но Тибальт не ведётся, у него другая цель:

— Меркуцио, ты в компании с Ромео?

— В компании? Это ещё что за выражение! — мой голос звенит от возмущения, и от радости, что можно продолжить спор, — Что мы, в артели бродячих музыкантов? Если так, то не прогневайтесь. Вот мой смычок, которым я вас заставлю попрыгать. Это мне нравится! В компании!

По пьесе вроде как рано, но по чувствам пора нападать. Такеши делает еле заметный приглашающий жест, на его лице настоящая тёмная радость от предвкушения схватки, и тяну из ножен шпагу.

— Рано, Йошида! — кричит Миямото.

Сото бросается ко мне и задерживает мою руку:

Напрасно мы шумим среди толпы.

Одно из двух: уединимся — либо

Обсудим спор с холодною душой

И разойдёмся. Отовсюду смотрят.

Я говорю зло:

— И на здоровье. Для того глаза.

Пускай их смотрят. Я не сдвинусь с места.

Теперь выходит Кимура. Такеши отмахивается от нас таким величественным жестом, что я застываю поражённый. От его движений невозможно оторвать взгляд, его голос невозможно не слушать. Он просто пришёл и затмил всех:

— Отстаньте! Вот мне нужный человек.

Он отворачивается от меня, обращается к Кимуре. И я чувствую, что от меня отвернулось солнце, и я кричу, заменяя отчаяние возмущением:

— Ваш человек? К чему же он приставлен?

По-видимому, состоять при вас

Противником на вашем поединке.

Но солнце уже не вернуть, весь его свет теперь направлен на Кимуру:

— Ромео, сущность чувств моих к тебе

Вся выразима в слове: ты мерзавец.

Кимура отвечает по тексту:

— Тибальт, природа чувств моих к тебе

Велит простить твою слепую злобу.

Я вовсе не мерзавец. Будь здоров.

Я вижу, ты меня совсем не знаешь.

Я мысленно добавляю в его интонации больше тихого счастья и нежности, и той самой любви ко всему живому, что познал Ромео к этому моменту.

— Словами раздраженья не унять,

Которое всегда ты возбуждаешь.

Такеши недобро усмехается, говоря это, в его голосе мне слышится неотвратимость Судьбы. Его Тибальт собирается не играть со Смертью, а принести ей в жертву свою или чужую жизнь. И принесёт, и свою, и чужую.

Кимура отвечает:

— Неправда, я тебя не обижал.

А скоро до тебя дойдет известье,