Страница 155 из 162
Там любовь для развлеченья девушкам чужда.
Если в сердце нет волненья, мы не скажем “Да”…
Хорошо бы, чтобы так и было…
Выйдя из подъезда, я повесил на дверь фанерную табличку: “Доктор д’Амбрасетти. Приема нет!”. Потом обогнул дом с угла, прошел вдоль бревенчатой стены дровяного сарайчика до конца и постучался в дубовую дверь нижней квартиры. По-прежнему на бездюдной улице мелко мело. Это хорошо. Значит, меньше народу видело переезд мебели в дядин дом. Я поднял меховой воротник и похвалил себя, что не рискнул выбежать на улицу раздетым. В прихожей сунул ноги в лакированных туфлях в необъятные валенки и нахлобучил поглубже каракулевый пирожок. Мороз крепчал и к ночи обещался перевалить отметку тридцати градусов.
За дверью долго возились с замком и, наконец, открыла девчушка лет шести, младшая из семьи Кайсаровых, Катенька. За ее спиной пророкотал слабый, когда-то звучный и красивый баритон ее отца:
– Катюша, кто там?
– Доктор пришел… – пропищала в ответ девочка и пригласила меня войти. – …Папа в гостинной.
Я вошел в неосвещенную переднюю и поставил на пол корзину. Кайсаровы уже давно ютились втроем в одной комнате, экономя дрова. В гостиной стоял большой диван, на нем, повернувшись лицом к огню, крепко спал сын Кайсарова, Герман. Я вгляделся в спокойное лицо подростка. Надо же, спящий он выглядел младше и спокойнее и совсем не походил на шпанистого сорванца, в которого превратился за последний год. Маленькая Катя перелезла через брата, и прижавшись к нему, смотрела на меня большими грустными глазами. Бедные сироты… Мать, год уж, как умерла.
Перед изразцовой печью стояло раскладное кресло-кровать, из которого глава семейства, Владимир Еремеевич, уже давно не поднимался из-за старых ран.
– Доктор! – обрадовался он мне, и сразу опечалился, узнав, по какому поводу я пришел.
– Я принес дрова, Владимир Еремеевич… и пришел проститься. Завтра уезжаю… вероятно, навсегда.
– Как жаль, – произнес он грустно, – без вас будет одиноко, доктор.
Я старался не думать о том, что будет с несчастными детьми, когда он умрет, и чувствовал себя неловко, словно бросаю на произвол судьбы старого калеку-отца:
– Гм… огонь почти погас… Давайте-ка я растоплю…
– Даниэль Карлович, бумага для растопки около печки в корзине… Спасибо вам за дрова, мы непременно вернем, когда…
Тут он вспомнил, что я уезжаю и конфузливо умолк, потом заговорил о погоде, но я уже не слушал его. В руке дрожал мятый лист афиши, с которого смотрела, улыбаясь, Ева и было написано:
Разыскивается
Полякова Дарья Петровна.
19-ти лет. Рост средний, сухощавого телосложения.
Волосы русые, длинные, глаза зеленые, черты лица правильные.
Пропала при невыясненных обстоятельствах
на Брестском вокзале 26 декабря с.г.
Была одета в голубое кашемировое пальто
с норковой опушкой и воротником,
в голубую шляпку с вуалеткой.
Видевшего или имеющего сведения о ней
просьба сообщить родным,
проживающим по адресу
Цветной бульвар, № 28.
(Флигель, бывший дом дворян Поляковых).
Спросить Якова Поренцо.
Вознаграждение гарантируется.
– Откуда это у вас, Владимир Еремеевич?
– Ааа, это… у двери кто-то бросил сумку с афишами. На днях Герман откопал из сугроба. Наверное, уже нашлась девушка, если бросили за ненадобностью.
– Да-да… – сказал я рассеянно. – Наверное нашлась… Можно мне взять одну? Спасибо…
Мне жаль было оставлять Кайсарова, он был совсем заброшен и одинок и радовался моему приходу, как ребенок:
– Ну-ка, ну-ка, ну-ка… Даниэль Карлович… что там у Васильевых… вы так смешно давича рассказывали… Как же сани то у них развалились… Так это ж кому рассказать…
Я улыбался, говорил… И в конце-концов, встал, сунул калеке в руку книгу:
– Мне пора, Владимир Еремеевич. Вот сочинения Бёртона… Мне всегда нравилось… Прощайте…