Страница 15 из 36
- Я оставляю тебя в живых, чтобы ты предупредил этот народ: если вы опять вздумаете собирать Серых карателей Тьмы, и мучить всех, на кого донесли, кто вам лично хотя бы косым взглядом не угодил, тогда я сравняю всю эту страну с землёй! Ты понял? – и мужчина сжал раненное плечо ещё больше.
- Белые хранители спасут мой народ от извергов Тьмы! – запальчиво вскрикнул парень.
Камилл швырнул его об мостовую. Раненный ударился о камни головой и опять потерял сознание. Хранитель развернулся на шорох: по улице с трудом передвигалась девушка с изрезанной ступнёй. Старая коричневая одежда рабыни потемнела от её и чужой крови. Она использовала вместо палки какой-то жезл, обломанный снизу.
- Значит, ты им расскажешь, - мрачно произнёс мужчина, - Ты объяснишь им, какими жестокими могут быть чёрнокрылые хранители!
Девушка шарахнулась, споткнулась о чьё-то тело в серой одежде, упала. Камилл подхватил её и взлетел. Она извивалась, вырывалась. И не держи он её так крепко, разбилась бы задолго до деревни, в которую чернокрылый её отнёс в ночной тишине…
Связанный Камилл спокойно стоял на опушке Чёрной земли. Другие чернокрылые больно задевали его копьями из сгущённой Тьмы, но мужчина смотрел куда-то мимо них странным отсутствующим взглядом: на губах его окаменела безумная улыбка.
- Из-за тебя мы уже никогда не сможем поправить нашу репутацию! – орал Старейшина, брызжа слюной от ярости, - Если раньше белые змеи умудрялись нас в чём-то обвинить, подстроить «нападение чёрных хранителей», подсунуть несколько «жертв», это можно было списать на разгул разбойников или тайные интриги властьимущих, а теперь так много доказательств, что их уже не уничтожить!
Он швырнул толстое копьё из окаменевшей разрушающей силы, пробив плечо связанного. Тот даже не шелохнулся. Остриё, затем древко преобразовались в огонь, прожгли его рану, облизнули тело. Пространство вокруг связанного всколыхнулось от его боли, но на лице у него по-прежнему царило спокойствие, граничащее с безразличием.
- Пока мы были заняты битвой с белыми змеями, ты… ты… - облако из тёмных хлопьев превратилось в тонкие лезвия, те прочертили много кровавых линий на теле Камилла.
- Вот именно: пока вы дрались с белыми змеями, люди обнаружили трупы Серых карателей Тьмы, - ответил мужчина, ухмыльнувшись.
И запел. Громко, звонко, радостно:
Рассвет. Целует солнце мои руки…
Прощаясь с темнотой, звенит ручей…
И в песнь моей души его вплетались звуки…
А так же птичий хор ликующих речей…
Он глубоко вздохнул, ненадолго замолчав. Потрясённо застывшие хранители встрепенулись, растерянно переглянулись. Рыжеволосый чернокрылый с молодым лицом запустил в связанного кинжалом: оружие при прикосновении с телом мужчины обратилось в жгучую струю. Однако Камилл пропел как ни в чём ни бывало:
Мне золото небес милей земного злата!
Холст луговой, чьи краски с ароматом,
Которыми земля моя всегда богата
Приятней королевской статуи с бантом!
Старейшина сшиб его с ног мощным ударом. Менестрель упал на спину, улыбнулся, увидев пронзительно голубое небо и продолжил уже лёжа:
Знакомые, смеясь, прозвали чудаком!
По мне: так все они – совсем чудные.
Любителя всех благ земли зову я дураком!
И мир, и страны все: края мои родные…
На него обрушилось много яростных ударов, от которых его отшвырнуло вперёд, впечатало в молодую берёзу. Та сломалась. Упавший возле неё Камилл надолго замолчал.
- Кажется, мы его убили, - грустно произнёс седовласый полный хранитель.
Певец шевельнулся, с трудом сел. Дрожащей рукой дотянулся до обломанного ствола, нахмурился, погладил сломанное растение. И продолжил песню, грустно поглаживая остаток от дерева:
Рассвет... Иного богатства мне не надо…
А впрочем, легкомыслен я и потому
Мне иногда и звёздный свет – отрада…
И вдруг обнял обломок берёзы, зарыдал. Чёрные хранители смутились, разошлись. Рыжеволосый, Старейшина и ещё шестеро мрачно сплюнули на землю, перед тем, как уйти. Быстро стемнело. Ночью Камилл просидел около дерева, почти не шевелясь: лунный свет очерчивал его сгорбленную спину и поникшие плечи. Когда небо начало светлеть, шевельнулся, поднял голову, залюбовался рассветом. Вдруг тяжело вздохнул и добавил:
Но грустно любоваться драгоценным одному!