Страница 61 из 66
Все мы равны перед Алиной. И все придем к ней смиренными.
А парень самоуверенно открыл камеру, встал в дверях и, оглянувшись по сторонам, будто за ним кто-то наблюдает, громко произнес приказ Гавриила.
— Введенская, на выход.
Я присела на корточки, прежде чем подчиниться. И хотя голова слегка кружилась, все же произвела впечатление полной сил женщины. А еще успела погладить кошку.
— Когда я умру, отправишься к Богдану. Он должен пристроить тебя к Вадиму, а там будешь жить хорошо. Прощай, родная.
Слов было много, но уместила я все это в маленькое предложение. А зачем размусоливать? Не видела смысла долго прощаться с тем, с кем однажды увижусь за Гранью. Да и слезы мне были не нужны. Я не ревела, не хотела, чтобы вода застилала мне глаза. Потому что смирилась с тем, что сегодня умру. Однако разум все же затуманивался от мысли, что до конца всего этого остались считанные мгновения, наполненные ужасной болью.
— Вы прекрасно выглядите, госпожа ведьма.
Оставила высказывание без внимания. В том, что я прекрасно выгляжу в платье белого цвета, нужно благодарить Вадима и Богдана, именно они собирали тот сверток. Однако белый не мой цвет. Черные губы не так-то уж невинно и смотрятся на белом фоне. Хотя следует признать, что гармонируют прекрасно.
Меня впервые за несколько дней вывели из здания. Ночь была довольно светлой, так что можно было не напрягать зрение, чтобы рассмотреть что-то вокруг себя. И я пользовалась этим, жадно впитывая все, что было рядом. Дома. Дорогу. Стоящих впереди людей и огромный столб с разложенными рядом дровами.
Здесь были практически все жители деревни. Многих я знала благодаря их посещениям. К примеру, ту самую доченьку мельника. Рядом с ней стояли высокий мужчина и полная женщина, похожая на дитятко — родители явно. Чуть вдалеке стояла бабка Агафья, покупавшая у меня зелье для улучшения зрения и продававшая вкусное малиновое варенье.
У многих я что-то покупала сама. Чаще всего, конечно, расплачивалась снадобьями, но, бывало, и деньгами. К примеру, с булочником лучше всего было расплачиваться укрепляющими, которые против простуды — доченька у него часто болела. А вот к кузнецу лучше всего было приходить с золотом: не принимал он зелья, не доверял. Однако помогал, как мог.
Здесь и там я видела знакомые лица, стоящие в полном молчании. Никто не кричал, никто не требовал «сжечь еретичку», как это было в Нелидцком. Здесь меня любили и уважали, здесь я была нужна.
Впрочем, не всем.
Она стояла в первых рядах со всей своей семьей. Мстислав прятался в юбках матери, Алена громко плакала. А Горяна смотрела на меня глазами, полными злости. И знаете, сколько бы потом я не думала над этим, у меня не получалось понять причину её ненависти. Я никогда ничем не оскорбляла свою подругу… или ту, кем притворялась эта женщина. По крайней мере я знала только одно: перед ней я ни в чём не виновата.
— Господа, да что же вы стоите? — поинтересовалась она некоторое время спустя. Все эти мгновения мы стояли друг напротив друга, никем не уводимые и не разделяемые. И сколько продлилось это противодействие, борьба взглядов, сказать я бы не смогла и через сотню лет. Да и вряд ли кто-то бы помог.
— Так не терпится избавиться от меня, дорогая подружка? — я усмехнулась тихо, горько. Но мне было нечего скрывать. Я оставалась честной перед народом.
Горяна пожала плечами и повернулась к своему брату, стоящему здесь же, рядом. Она кивнула ему, а тот — своим служителям. А потом меня подхватили под обе руки и подвели к столбу, к которому и принялись не просто привязывать — приковывать медной цепью. В такие кандалы заковывали только особо опасных преступников.
— Последнее слово? — поинтересовался Гавриил, когда мои руки были надежно связаны за спиной, а ко рту уже подносили кляп, дабы сильно не кричала.
На секунду я задумалась, оглядывая толпу и замечая несколько всадников. Кто это? Очередные жители, только-только прибывшие на казнь ведьмы? Или просто путники, проезжающие мимо и решившие остаться на ночлег?
— Каждый из вас хоть раз приходил ко мне за помощью, — сказала я, не сводя глаз с конкретно одного человека, вернее, оборотня.
— И я помогала по мере сил всем, кому могла. Даже если это могло обернуться для меня самой крушением.
А сейчас взгляд перекочевал на дочь мельника. Впрочем, надолго он там не задержался, возвращаясь к Богдану.
— Но я никогда и никому не хотела причинить вред, пусть даже неумышленно и делала это. И, стоя сейчас здесь, перед вами… перед объятиями богини Алины, ждущей своих детей к себе… я хочу попросить прощения конкретно у одного здесь присутствующего.
Я замолчала, не сводя своих очей с него. Высокого, светловолосого, такого серьезного и неприступного. И вот он, такой серьезный и неприступный, прошептал:
— Я прощаю… все воздастся по заслугам твоим…
Приговоренная к смерти счастливо улыбнулась. Вот теперь можно и отправиться за Грань, приняв свою участь.
Вот только кто ж мне даст?
Когда Гавриил поднес горящий факел к соломе, разбросанной поверх дров и хвороста, один из всадников, скрывающих до этого лицо под тенью капюшона, спешился и без лишней спешки, хотя и быстро, приблизился к преподобному, перехватывая его руку с огнем.
Священник с негодованием уставился на мешающего казни.
— Уберите руку, милейший! Вы задерживаете казнь ведьмы, обвиненной в тяжких грехах!
Это вот моя-то работа — тяжкий грех? Ну-ну. Это еще надо спросить у обитателей публичных домов, что есть грех.