Страница 79 из 107
Кожаные куртки подняли тела, молча вынесли в коридор. Когда ходят, внутри них скрепит пустота: наверное, заржавела. Так что смазываю их кровью: чтоб исправно работали.
Рядом стоит секретарь. Вру: дьявол это, самый настоящий. Как филин, вертит головой – даже назад: всё хочет знать. И колет наглыми глазами-бусинками.
– Товарищ, – наклонился ко мне. Ленивым голосом проник под кожу. – Зачем вы так поздно встали? Уже утро. Ночью же их психика слаба.
– Бессонница, – выдавил из себя.
Красный змей вылез изо рта, прошмыгнул по губам: облизнулся.
– Аааа, понимаю, понимаю.
Улыбается, упырь. Качает массы воздуха ввалившимся носом.
– Однако, это не всё.
«Чего ещё тебе? Заводи следующих, а сам сгинь».
– Вас снаружи ждёт одна княжна. Вернее не вас, а приговора.
Кивнул ему:
– Пусти.
– Будет исполнено, товарищ, – шмыгнул в коридор.
Ещё так приторно подмигнул. Или показалось… А есть ли вообще у него веки?
Машина с маузером открыла дверь. На пороге стоит девушка, молодая. Взглядом прошу присесть. Вошла целиком. Хозяйка уже поманила пальцем душу. Но та, вскинув нос, аристократкой проскочила мимо и нырнула в девичье тело.
Мадам перестала вязать: разозлилась.
Смотрю на бумаги. Ничего не могу разобрать: буквы плывут. Чёрт с ним, пока расспрос.
– Ваше имя?
– Татьяна.
– Кто вы?
– Жена убитого офицера.
Посмотрел на неё. Только сейчас разглядел. Вместо глаз – голубые стекляшки: вот-вот треснут от мороза. Кожа – как штукатурка: сейчас осыплется.
А в кабинете холодно. Ледяные струи режут горло, изо рта паром выходит туберкулёз. Заработал его в тюрьмах.
Она тоже дрожит. Так и сидим, трое: я, девушка и Мадам.
– Вы не договорили. Жена убитого белого офицера. Какое участие принимали в антиреволюционном движении?
Молчит.
– Вы меня слышите?
Спицы снова затрещали: Госпожа успокоилась.
– Послушайте, Татьяна. Моя задача – истребить аристократию, как класс. Она – плесень на куске сыра: толку не приносит, только придаёт лоск. Но иногда ею отравиться можно. Видите этот крючок под очками? Он эту плесень чувствует. И вас чувствует.
С синих губ сорвалось:
– Зачем вы это делаете?
Не нашёлся, что сказать. Спрашивал себя по сто раз, но вместо ответа – пустота в голове. Да и разве это голова? Нет, думающая гильотина.
– Так нужно. Вы помогали белым в Архангельске, пока тот не был взят. Агенты говорят, обслуживали раненых.
Обволакивает меня взглядом. В синих глазах пенятся волны. Или это слёзы, а не пена…
– Как же вы черствы.
Такие высказывания слышал не раз. В начале, когда человек не хочет приговора, он кричит. Все слова его – в утвердительном тоне. Потом – неуверенность, и вопросы. Он уже ничего не знает и всё спрашивает, спрашивает. Затем – снова утверждение. Томное такое, в пустоту. Как сейчас.
Но всё равно задело.
– Не чёрств. В нашем деле важен настрой. Нужно чувствовать собеседника.
– Вы обвиняемого называете собеседником?!
Вот он, последний пшик злости. Дальше сопротивляться не будет.
– Не перебивайте. Если бы я не чувствовал, то превратился бы в тупую машину – и мы бы не говорили. Так что, я тонкого настроя человек. Знаете ведь: чем тоньше струна, тем громче она звучит.
– Значит, из-за утончённости своей убиваете людей?
Не ответил. Она тоже молчит. Сидим в тишине. Хозяйка и княгиня – чёрная и белая королевы. Я между ними – безвольный король.
Над нашими головами скрипит лампа. Это не омела, конечно, но всё равно от пафоса противно. Надо же, с такой работой сохранил вкус.
Она неожиданно спросила:
– Вы верите в Бога?
– Нет.
– Странно. Польских попов ведь не расстреляли.
По больному ударила!
– Потому, что сам поляк.
Презрительно улыбнулась. Презрение и сарказм – всё, на что способна интеллигенция.
Нет, разговор бессмыслен. Нужно кончать.
Мадам скользнула тенью к руке. Чувствую, как водит её. По листу шагают чернила – чеканят маршем приговор.